Алексей Разин - Изяслав

Прошло несколько дней после отъезда посла, все уже знали о том, что он приезжал, но никто не ведал, что теперь предпримет король… Приближалась решительная минута. Изяслав каждую секунду ожидал нападения на Киев, так как ему было известно, что войска короля стоят наготове.

Между тем король сидел по целым дням и советовался со старшинами. На Красном дворе всё уже было готово, точно король сейчас должен был уехать. Людомира не могла дать себе отчёта из всего того, что делалось вокруг неё; по её понятию, должно было не сегодня, так завтра произойти столкновение между Изяславом и королём. Но она молчала, как женщина, которая не имела никакого голоса. Теперь она видела короля очень редко, и если он приходил к ней, то на короткое время, когда уезжал в обоз или уходил на совет. Всё это не предвещало ничего хорошего.

Однажды, сидя одна в светлице, она думала о короле, как вдруг дверь открылась и он вошёл в горницу. Уже смеркалось; в комнате делалось темно, но Люда заметила его печальное лицо.

— Что с тобой, мой повелитель? — спросила она. — Что ты всегда такой печальный?

Болеслав привлёк её голову к своей груди и поцеловал в лоб.

Люда долго стояла, прижавшись к нему, и когда подняла на него глаза, в них было столько печали, скорби и любви, что сердце короля заныло.

— Жаль мне тебя, дитя моё! — отозвался он.

Людомира удивилась. По-видимому, она что-то предчувствовала, может, угадывала.

— В чём дело, ты уезжаешь?

— Да, уезжаю.

— Ты больше меня не любишь?

Люда смотрела на него всё так же печально.

— Поезжай! — продолжала она, снова прижалась к его груди и долго не могла оторваться от неё: не было сил. По нервному дрожанию тела и по движению головы видно было, что она плакала. Она прощалась с ним; прощалась со своей надеждой, со своим коротким счастьем… Девушка понимала, что король должен уехать, и знала, что он прощается с ней навсегда… но в настоящую минуту не питала к нему никакой жалости.

— Останься здесь, моё дитя, — взволнованно сказал король. — Быть может, я ещё вернусь. Среди вас мне было очень хорошо.

Люда поблагодарила его взглядом и поцеловала королевскую руку.

— Вернёшься? Когда?

— Вернусь, если буду жив, — отвечал он задумчиво. — У меня дома больше врагов, чем на Руси, и если удастся победить их, я непременно вернусь; не исключено, что они победят меня…

Уже совсем смеркалось, когда король покинул Людину светлицу; девушка осталась одна с мыслями о завтрашнем дне.

— Видно, на то воля Божья, — сказала она Добромире, — чтобы я была сиротой. Пусть едет, куда хочет, но я никогда не перестану любить его…

Болеслав вернулся к себе, на душе было тяжко. Все его замыслы и надежды развеяло ветром…

Недальновидность шляхты лишала его последней надежды: он должен вернуться, так как война здесь отняла бы у него много времени, да и потом, могло случиться так, что возвращаться домой было бы поздно и незачем. И когда Болех предложил королю отдохнуть перед отъездом, он с горечью ответил:

— Уж и не знаю, удастся ли мне когда-нибудь отдохнуть. Сам видишь, мой друг, как они ценят мой труд, мои усилия и любовь к отечеству. Им невдомёк, что я желаю добра Польше, и слабости человеческие считают преступлением. Я знаю, им нужен другой король. Сетих желает такого, каким был Владислав, которым он управлял… А краковский епископ хотел бы иметь короля вроде церковного прислужника. Но я рождён для иных целей и теперь иду туда лишь с намерением сразиться с ними со всеми. Мне нельзя терять ни одной минуты. Или у них будет один-единственный король — я, или пусть Польшей управляет шляхта, которая разграбит страну дотла. А потом, потом Бог знает, чем окончится это владычество.

Ещё оставалось два часа до рассвета, а король уже приказал двинуться в путь по дороге на Василев. Послышались удары в котлы; эхо разнесло эти звуки по окрестностям. Народ не знал, что случилось, и дрожал от страха при мысли о новой войне, которая принесёт им несчастье, пожары и уничтожение. Но скоро всем стало известно, что поляки двинулись назад в Польшу, и, когда об этом уведомили Изяслава, он не поверил.

— Ушёл! Куда?

— В Польшу.

— В Польшу? Не может быть. Нет, он, видно, хочет ударить на нас сбоку.

Хотя он и не верил, однако же не посмел послать ни одной стрелы вдогонку отходящим…

Собрав небольшую рать и дружину в Киеве, он запёрся на княжеском дворе и ожидал нападения. Но вот прошло несколько дней, а ляшские войска всё ещё не появлялись под Киевом. Прошло ещё столько же времени… Наконец было получено известие, что Болеслав и впрямь ушёл через Перемышль в Польшу.

Изяслав не мог объяснить себе его поступка и распространил слух, что король бежал из Киева из опасения столкновения с ним, Изяславом…

Красный двор опять опустел. Окрестные жители проходили мимо, да и князь никогда не заглядывал в него. Единственными обитателями здесь оставались Добромира и Люда. Девушка жила в той самой светёлке, в которой провела счастливейшие дни своей жизни. И она не хотела уходить из Красного двора. Она похудела и побледнела. Её лицо и весь облик свидетельствовали о том, что счастье миновало. Она ходила по комнатам Красного двора как привидение, оттого распространился слух, что на Красном дворе живут домовые. Все старались обойти этот дом стороной, точно он зачумлённый.

Берестов тоже опустел, и только одни липы стояли по-прежнему на своих местах, да в Печерском монастыре прибавилось одним монахом больше.

Молодая девушка ничем не занималась, мысли её бежали прочь, опускались руки. К себе домой она не хотела возвращаться: здесь по крайней мере она жила дорогими воспоминаниями, этого ей было довольно, этим она дышала. К тому же она была убеждена, что король вернётся. Ведь он, уезжая, сказал ей: «Вернусь или погибну». Но в его погибель она не верила…

Добромира каждое утро ходила в сад, собирала сухие сучья и на них готовила обед. Откуда она доставала провизию — Люда не знала. Она по-прежнему с утра садилась у окошечка своей светёлки, смотрела на Днепр и на далёкую равнину. Смотрела неподвижно, как человек, который при этом ничего не видит и ни на что не надеется.

Прошло порядочно времени… Люда, по-видимому, стала успокаиваться и чаще посещать пещеру святого Антония, в которой подолгу оставалась; и когда не ходила, то сидела целыми днями у окна с рукоделием в руках. Добромира, глядя на неё, только головой качала.

«Всё то же, — думала она, — одна и та же печаль, та же тоска не оставляет её бедную головку… Полюбила орла голубка, да не мог он усидеть с ней на одной ветке: он рвался в небеса, к солнцу, а она оставалась прикованной к ветке… Эх бедная… теперь она смотрит в небо через оконце светлицы и выжидает, не вернётся ли милый, а он, поди, и забыл о ней… Хоть бы Вышата пришёл… но и тот Бог весть куда пропал».