Алексей Разин - Изяслав

- Пуще всего надо стараться, - говорил старший князь Изяслав, - чтобы дети не засиживались подолгу на одном месте, чтобы не думали, будто волости им даны на веки вечные. Пусть владеет, живёт, кормится, а из-под руки отцовской не выходит, пусть у отцовского стремени обретается. Мало ли что может случиться? Неприятель придёт, надобно, чтобы всякий князь был наготове идти, куда велит отец, с дружиною; а заживись он на одном месте, так, пожалуй, подумает, что он сам себе господин и детям, и внукам своим может свою волость оставить. А этому быть никак нельзя, и Всеславов нам больше не надо...

- Что же? - спросил Всеволод. - Чем же худо он нам пособил в походе на торков четыре гола назад? И пришёл вовремя, и дрался честно, и дружину свою держал в руках как следует...

- Эх, брат! - отвечал Изяслав. - Неужели сердце твоё лежит к этому сорванцу? Он нам вовсе чужой, хоть и родной племянник.

- Как так? Чем? Разве он не правнуком родным приходится князю Владимиру, нашему деду родному?

- Не могу я о нём слышать! Не говори ты этого! - нетерпеливо вскричал Изяслав. - С тех пор как Владимир отделил Полоцк, стали полоцкие князья нам чужие. Неужли ты этого не понимаешь? Наша волость принадлежит нашему роду, Ярославичам, а Полоцк всунулся в середину, чужой. Наша волость идёт вся в раздел и передел между нами и нашими детьми, а его лоскут не тронь, говорит, это мой удел. Пришёл он нам помогать с торками, так, словно милость какую сделал, и похваляется, будто торки и к нему пробраться не могли, да ещё требует прибавки... Меня он за отца не признает, и выходит, что Русская земля разделилась, не в одних она руках. Вот этого-то я пуще всего и боюсь. Покойный отец, князь Ярослав, приказал мне быть братьям вместо отца, велел братьям слушаться меня как отца, а он один, сам по себе, и меня знать не хочет. В который раз мы съезжаемся толковать об устроении земли, а он знает ведь это и глаз не кажет. А что важнее нынешнего раза? Съехались мы, чтобы дополнить отцовский закон, "Русскую правду", а ему и горя мало! В полоцкой земле должна стоять та же "Правда", а он что? Он беглых холопей наших укрывает, конокрадам кров даёт, а посылаешь к нему отрока поискать виноватого или пропажу какую, так он и корму ему не даст, и отроку туго приходится - хоть с голоду помирай. Этого терпеть нельзя, и я его, погодите, как-нибудь прижму, так что запоёт не своим голосом. Стало быть, надо, чтобы молодые князья не привыкали к одному месту, чтобы они постоянно двигались. Свою молодёжь я так-то и держу: то Мстислав поживёт во Пскове, то Ярополк, то Святополк, так и меняю. А как ты с детками, брат Святослав?

- Ну, мне это потруднее, - отвечал Святослав. - У меня ведь пятеро молодцов: Глеб, Роман, Давид, Олег и Ярослав. Глеб в Тмутаракани пока живёт. Да я, пожалуй, его оттуда возьму, пошлю Романа, остальные молоды ещё...

- А у меня пока один, - сказал Всеволод, - а дальше - что Бог даст. Растёт молодцом, хоть ему нет полных одиннадцати лет, однако читать научился, писать учится. Эти учителя из греков хороши, надо правду сказать...

- Знаю, знаю твоего Владимира, - отвечал Изяслав, ведь его крестил ещё покойный наш отец и назвал Василием, а ты его прозвал по-гречески Мономахом. Как не знать! Мой боярин Тукы ведёт всем князьям русским особый родословный список...

- Неужели же и у нас не ведутся такие списки? - сказал Святослав. При нашем порядке старшинства без этого нельзя. Конечно, дай Бог тебе прожить ещё сто лет, любезный брат, но если я тебя переживу, то сяду в Киеве, после меня брат Всеволод, после него твой старший сын Мстислав, там мой старший Глеб... Как тут иначе можно? Тут и один день старшинства много значит. Одним днём раньше родится, а когда по Божию изволению придёт очередь, может сесть в Киеве и на двадцать лет пересидеть брата, который только днём позже родился.

- Всё это верно и ясно как день, - сказал медленно боярин Тукы. Только у меня в списке выходит маленькое затруднение. После покойного Владимира Ярославича остался сын Ростислав; он среди всех внуков Ярослава - старший, и после сыновей первым должен бы сесть в Киеве. Как с ним быть? Останется он в списке или не останется?

- Экая ты упрямая голова! - заметил Изяслав. - Тридцать раз мы об этом толковали, а ты всё за своё! Сидел ли его отец на княжеской волости сам по себе или не сидел? Нет, никогда! Ну и не годится, запомни, что если он триста лет проживёт, а в очередь не попадёт. Значит, изгой. Так и пиши против его имени, что изгой, стало быть, ни он, ни его дети, ни внуки, ни правнуки никогда в Киеве не сядут, а что дяди дадут, тем и будут довольны.

- Это я не раз от тебя слышал, - сказал боярин, принимаясь за перо, только всё не при князьях; а если они согласны, то я так и напишу: изгой.

Святослав и Всеволод изъявили своё согласие, и точный, неторопливый боярин своею рукою против имени князя Ростислава написал: по приговору князей Изяслава, Святослава и Всеволода - изгой.

- Ну, а теперь как с сыном покойного князя смоленского Вячеслава Ярославича, Борисом? - продолжал невозмутимый боярин. - Отец его князем был наравне с другими братьями, от отца Ярослава получил волость.

Князья переглянулись и задумались. Каждый стоял за себя и за своих детей; каждому хотелось, чтобы наследников, кроме его сыновей, было как можно меньше, но в то же время всякий мог бояться, что он умрёт, не дождавшись своей очереди быть киевским князем, и на такой случай надо было позаботиться об участи детей.

- И с этим вопросом не в первый раз пристаёт ко мне мой старый друг, боярин Тукы, - продолжал князь Изяслав. - Он всё хочет, чтобы было ясно поставлено и укреплено. А по-моему, это один пустой разговор. Когда ещё дойдёт очередь до Бориса? И прежде всего я, слава Создателю, жив. После меня черёд брату Святославу, там пойдёт Всеволод. Если его переживёт мой старший сын Мстислав, то его будет очередь; после его смерти старшим останется Глеб Святославич; после него мой Ярополк, за ним Роман Святославич, за ним Давид Святославич, потом опять мой сын Ростислав, дальше пойдёт Василий Мономах, Владимир Всеволодович, а там уж Борис Вячеславич, если за ним признать право на киевский стол. Так, мне кажется, не рано ли об этом рассуждать?

- Нимало не рано, - возразил неумолимый Тукы. - У меня в списке ещё два таких же князя, сыновья покойного князя смоленского Игоря Ярославича, Давид и Даниил. Они растут у нас в Киеве, князь Изяслав их кормит и поит. Подрастут, спросят или отцовских волостей, или чего-нибудь да спросят. Человек так уж устроен, что он чего-нибудь себе спрашивает...

Святослав Черниговский стал говорить, что сироты - такие же князья и несправедливо было бы отнимать у них отцовское наследие. Но киевский Изяслав заспорил против наследия, против отчины:

- Пойми ты, брат, что наследие, отчина, волость у нас одна - Русская земля, а в ней стольный град Киев, а всё остальное даётся князьям только на прокорм, а то как? Ты живёшь в Чернигове, в управление дано тебе и Белоозеро, и Тмутаракань, и Муром в трёх разных концах земли. Всеволод сидит здесь, рядом, в Переяславле, а ему дано и Поволжье, и Суздаль, и Ростов, стало быть, с тобой чересполосно, так что цельной земли какому-нибудь одному князю никак не выкроить. А из-за чего так устроено? Чтобы никто не думал, будто что-нибудь есть моё, или твоё, или его, а всё это одно, цельное, наше.