Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

Вот уж они одни. Кругом вода. Зеленой кромкой — противоположный берег. Борис Галицкий лишь головой качал, следя за взмахами тяжелых весел. Гребцов не поторопишь: у уключин сидят опять-таки сенные девки. Мужики-возничие влились к дворцовым стражникам, приняли неравный бой и пали все до одного. Остался жив только Осей, знаток бойцовского искусства. Святотроицкие иноки явились, выручили и, отпущенные Галицким, умчались восвояси. Не в Кострому же им с великою княгиней! Четвериками управляли по дороге к озеру не все умелые девичьи руки. Юрию страх было наблюдать за своим дядькой. Тот морщился, чесал в затылке, дергал молодцеватые усы. Приблизясь к Евдокии Дмитриевне, сказал почти повинно:

— Не попались на мечи ордынцев, так не попасться бы на зубы лесных зверей. Нет охраны, нет коней, обоз потерян почти полностью. Ума не приложу, как быть.

— Ты сделал сверх того, что в силах человека, — молвила великая княгиня. — В остальном положимся на помощь Божью.

— Святости твои и ценности укрыл надежно, — доложил Борис Галицкий. — Ханские ищейки дворец перевернут вверх дном, а не найдут. Еще хотел в Москве нанять ребят для охраны, да там такое!.. Сам едва выбрался.

Лодьи уткнулись в берег, и начался тяжелый путь. Пешими шли до ночи. Юрий стер обе ноги. Но, видя, как шагает старший братец Васенька, не жалуясь, не замедляя ходу, сам, сцепив зубы, терпел боль. Лишь у костра, когда с него стянули обувь, дабы высушить онучи, дядька увидел раны и прищелкнул языком. Утром терпеливый княжич продолжал пешехожение на забинтованных ногах в просторных онучах Домникеи.

Питались грибами, ягодами, пока тропа, сколько-то дней спустя, не вывела к обширной лесной поляне с погостом в пять избушек. Здесь выспались, поели хлеба. Матунька втридорога оторвала от бедного мужицкого хозяйства двух коней. Телеги были старые, скрипучие. В одной ехала сама с детьми да с теткой Анной и Ольгердовой Еленой. На другой везли припас и коробы, что поместились в лодьях.

Чередовались дни и ночи. Сутки походили друг на друга. Тихо двигался убогий поезд. Всякий шум пугал. Любая перекрестная стезя рождала мрачные сомненья, хотя охотник-проводник знал здешний лес, как собственную длань. То ли звериная, то ль человечья тропа вилась проходом, будто с трудом проложенным в густой толпе дремучих елей. Для пешего достаточна, для конного с телегою тесна. Зеленопалые долгие руки вековых деревьев то озорно, то покровительственно хлопали по лицам и плечам. Колеса резко прыгали на корневищах. Узкая лента неба, что светлела между шлемами мохнатых хвойных великанов, с утра до ночи радовала чистотой лазури. Путь был сухим, но воздух с каждым днем терял тепло. В ночное время злее напоминал, что лето кончилось, осень уж не у дверей стучится, перенесла ногу за порог, и шерстяной полукафтанец пора менять на меховой тулуп. Однако рухлядь-то осталась в коробах под Переяславлем, не влезших в лодьи.

Теплолюбивый Юрий просыпался в шалаше, наскоро собранном из лапника: дрожал весь. Слушал ночной шум большого леса. Гукала сова. С хрустом в сушняке ворочался тяжелый зверь, должно быть, вепрь. Откуда-то из вышней тишины вдруг приближался, дышал в уши жаркий шепот. Не предки ли ночами покидают горний мир, дабы шепнуть потомкам предостережение. Слова по слабости звучали неразборчиво, а все равно пугают. Княжич крепче смежал веки, жался к матери. Та пробуждалась, успокаивала:

— Спи, Георгий. Не сегодня-завтра доберемся до Ростова. А оттуда, Бог даст, — к татуньке!

Долгожданный, вожделенный, никогда не виденный Ростов возник нечаянно для всех, кроме проводника. Он долго гладил черный гриб на белоствольной полуобнажившейся березе, потом сказал:

— Тут обождите. Сбегаю на выведку.

Ждали, затаив дыхание. Предполагали разное. Трясина впереди? Водило сбился с верного пути? Случайно набрели на логово лихих людей?..

Немногословный бородач вернулся, резко тряхнул космами, чтоб шли за ним. Вывел в подлесок. Указал на кучу изб, за коими вздымался дубовый кремник. Оповестил:

— Ростов Великий! Здесь поганых нет. Будьте благополучны!

Отвесил поясной поклон. Великая княгиня поверх платы, взятой наперед, дала ему из оскудевших средств серебряную новую деньгу с выдавленным человеком на коне. Дядька Борис, повязав шею княжича потеплее, процедил сквозь зубы:

— Четверть золотника весит монета!

Воистину жизнь — смена радости и горя, слез и смеха, тяготы и легкости! Скорого часу не прошло, а Юрий, позабыв страданья, наслаждался отдыхом в высоком терему князей ростовских. Оба — Константиновичи, Александр с Василием, подручники его отца. Приняли матушку со всеми присными в большой палате с пиршественным столом, с витыми золотыми подсвечниками, с мягкими лавками, Еще не все было поведано, не обо всем расспрошено, как началось застолье. Кравчий наблюдал за сменой блюд, чашники за полнотой серебряных черненых кубков. Как неожиданный подарок хозяев, к трапезе был приглашен человек. Стрижен под горшок, борода куцая, одежда явно не со своего плеча, — не достигает пят, застежки на груди не сходятся. Имя — Елисей, прозвище — Лисица. Однако все ему обрадовались, не спускали с него глаз. Княжичи Василий с Юрием, как взрослые, внимали, затаив дыхание, будто с того света явленному очевидцу. Он, как чудо, поздорову прибыл прошлой ночью из самой Москвы.

Говорит, далее Переяславля отряды Тохтамыша не пошли. Великокняжеский двуродный брат Владимир, собрав силу у Волока, наголову поразил чуть не тьму ордынцев. Их новоявленный Батый в Москве узнал об этом и вывел свои тьмы обратно в степь. Нет больше Тохтамыша в русских княжествах!

— Почему я не при муже? — воскликнула Елена, жена Храброго.

— Твоя милость даже в Волоке не осталась бы при нем, — сказал Лисица. — Мать свою, княгиню Марью, он отослал в Торжок, подальше от опасности.

Евдокия Дмитриевна молвила с дрожью в голосе:

— Что стало с Москвой?

— Самое худшее! — промолвил вестоноша. И перевел дух, чтобы продолжить: — Супруг твой, госпожа, прислал из Костромы в свою столицу юного витязя, князя литовского, Остея.

Елена, дочь Ольгерда, не утерпела похвалиться:

— Мой племянник!

— Да, — подтвердил гонец. — Он ныне на московской службе. Великодушный! Умный! Восстановил порядок. Смирил буйные сердца. Ободрил слабых. Купцы и мужики, бояре и монахи, — все начали просить оружие. Каждый занял в обороне свое место. День и ночь бдели смотрящие. И дождались: на окоеме — дым и зарево! Шел Тохтамыш, сжираючи огнем окрестные деревни. Страшный час пробил. Каменный город скоро оказался окружен. Темники, что знали нашу речь, подскакав, спрашивали: «Где ваш князь Дмитрий?» Им отвечали: «Нету на Москве!» Ордынцы, не стреляя, ездили вокруг, смотрели, глубоки ли рвы, крепки ли башни, стены. Искали слабые места для приступа. Мы истово молились в храмах. Но были и бесшабашники: тащили из подвалов крепкие меды, впадали в уличное пьянство. Дескать: «Нам ли страшен Тохтамыш? Наш город твердокаменный, с железными воротами! Поганые сбегут, когда великий князь со свежей силой зайдет им в тыл!» Хмельные удальцы, взойдя на стену, смеялись над татарами (казалось, их немного), показывали голые зады. Те обнажали сабли и грозили, А ввечеру, к великой нашей радости, ушли от города.