Фаина Гримберг - Хей, Осман!

Осман подошёл к дому Мальхун. Подальше, на лужайку, которую прежде не заметил, увидел теперь коновязь и привязал коня...

Ворота манили большим железным гладким кольцом. Оно поблескивало тускловатыми бликами... Можно было схватиться рукой, пальцами крепкими, и застучать... Но Осман смотрел на кольцо и не поднимал руку... Затем вдруг заложил руки за спину, сцепив пальцы, и стараясь ступать очень тихо, обошёл кругом дома... Из-за стены кирпичной доносились голоса. Внезапно Осман пригнулся резко И хищно, и без разбега вскочил на стену... схватился обеими руками... На одно мгновение задержался... И легко перескочил на крышу плоскую... Вдруг испугался, что его могут увидеть снизу, и быстро и легко растянулся ничком, подняв голову и подперев щёки ладонями...

Теперь внизу, перед его глазами, так хорошо, что он мог видеть всё очень ясно, хотя и издали, с высоты, раскинулся внутренний двор. Осман и слышал ясно все звуки, доносившиеся к нему...

Там, внизу, во дворе, окружённом стенами, уже расцвели пышные красные цветы. Стебли были тёмные, с тёмными зелёными листьями, Осман мог разглядеть колючки - шипы на тонких ветках. Сладкий дух цветочный летел прерывистыми волнами вверх, к нему... Осман всё вспомнил: детство, маленькая жёсткая рука матери, кисловатый запах колечка металлического и прижатый к его носу этот сладкий аромат... Гюль! - Роза!.. Дыхание жизни!..

Внизу, во дворе, журчит вода, чистая, блескучая. Спадает струями в корыто каменное, струясь из маленького, обделанного железом отверстия круглого в прямоугольной каменной плите. Такого Осман прежде не видал. Видал только каменные корыта, из которых поили овец. Но те корыта были куда меньше этого...

На мягкой широкой ямболии сидели девушки. Они были как цветы. И было удивительно и прелестно видеть их рядом с розами расцветшими! Они шили в пяльцах - гергефах; Осман прежде и такого не видал, в его становище не было гергефов у женщин и девиц. Широкий сахан поставлен был, до краёв полный сушёными сливами - джанками. Девушки протягивали тонкие руки, пёстрые и яркие рукава откидывались, тонкие пальчики брали по одной ягодке... Осман тотчас углядел Мальхун. Она для него была красивей всех. Да она и вправду хороша была...

Девушки переговаривались громко, звонко, певуче. Осман тщетно вслушивался, но, к своему изумлению, долго не мог понять, о чём же говорят девушки, на каком наречии... Но вдруг понял и едва не расхохотался, потому что они, конечно же, говорили по-тюркски, но после каждого слога в каждом слове прибавляли звук «з»... «Ай да девчонки! Придумали какую тайность [238] ...тайность!.. - Подобные «тайные языки» в обычае у девушек Ближнего Востока, Турции, Средней Азии, Ирана. !..»

Девушки сидели, разувшись, поджав под себя босые ноги. Осман видел ясно их маленькие красивые туфли, оставленные подле ямболии...

- Тебе отец новые чехли - туфельки привёз! - сказала одна из девушек, обращаясь к Мальхун и указывая рукой на остроносые туфельки из кожи сафьяновой, украшенные серебряными звёздочками.

- Да, из Коньи привёз, - отвечала ровным голосом Мальхун.

- А я-то думала, - из Эски Шехира! - Товарка глянула на Мальхун лукаво.

Но другая девушка дёрнула первую за рукав, будто хотела остеречь.

- Из Коньи, - повторила Мальхун, не сводя внимательных глаз с шитья на гергефе.

- Мне тоже брат купит новые туфельки! - вступила в разговор третья девушка, совсем ещё юная, почти подросток.

Совсем маленькая девочка вдруг выбежала из дома, подбежала к большим девушкам и схватила маленькой ручкой из сахана несколько слив.

- Рабия! Рабия! - укоряюще воскликнула девушка-подросток.

- Оставь её, - попросила Мальхун. - Пусть дитя играет и резвится. У вас в доме всё устроено слишком уж сурово!..

Приглядываясь, Осман узнал маленькую девочку. Это была дочь шейха. «А та, что постарше, та, должно быть, её старшая сестра...»

- Я не жалуюсь, - сказала девушка-подросток, сестра маленькой Рабии. - Отец хочет всем нам добра...

Рабия, приподняв платьице, полезла в каменное корыто, и принялась весело топать босыми ножками по воде плескучей и подставлять розовые ладошки под струи, сверкавшие на солнце...

- Рабия! Рабия! - встревожилась старшая сестра. И даже привстала. — Что ты делаешь?! А если бы нас видели?!..

Мальхун отложила гергеф, потянулась к подруге и ласково погладила по плечу:

- Кому нас увидеть здесь? Успокойся. Дай ей порезвиться. Ведь как только она подрастёт, твой отец прикажет ей закрывать лицо покрывалом!..

Маленькая девочка меж тем вылезла из каменного корыта и убежала подальше, под деревья зелёные...

- Не говори плохо о моём отце! - сказала её старшая сестра, отводя руку Мальхун.

- Как я могу сказать плохое о нашем шейхе! - отвечала Мальхун мягко.

Девушки снова принялись за работу.

Должно быть, Мальхун захотела, чтобы её товарки не думали о её недавних словах; быть может, она пожалела об этих своих словах о шейхе Эдебали. Быть может, она сказала эти слова, не задумавшись... А когда она сказала, что здесь никто не может увидеть девушек, Осман опустил быстро лицо в ладони и сильно прижался к плоской кровле, будто девушки могли сами увидеть, разглядеть его! Он снова поднял голову и подперев ладонями щёки, глядел вниз... Осман думал о Мальхун, думал о том, что она не должна бояться, она никого не должна бояться! Есть у неё защитник!..

Мальхун запела:

Она пела одна, не оставляя своего шитья. Остальные девушки слушали пение, также работая проворными пальцами...

пела Мальхун.

«Неужели она заметила меня? Но она глаз не поднимает! Нет, это всего лишь песня...»

А голос певческий девичий продолжал разливаться, переливаться: