Михаил Казовский - Топот бронзового коня

Продолжая кланяться и креститься, вышла спиной из храма. Раздала нищим мелочь. Щурясь на полуденном солнце, поискала глазами приёмного сына; поначалу ошиблась - приняла другого молодого монаха за него; круто развернулась, вновь прошлась по паперти. И услышала знакомый басок:

- Здравствуй, Нино.

Сердце сжалось, даже защемило. Посмотрела на стоявшего рядом чернеца: шапочка-скуфья, небольшая бородка клинышком, бледное измученное лицо, пересохшие губы. Чуть запавшие синие глаза. И всё это сочетание - губ, глаз, бровей, складок возле рта и век - создавало образ, столь желанный ею, вызывающий острое желание близости, единения, страсти. И едва не расплакалась от счастья. Мягко произнесла:

- Здравствуй, Фео. Вроде похудел.

Он ответил просто:

- От монашеских трапез не потолстеешь.

С болью в голосе предложила:

- Возвращайся в мирскую жизнь.

Инок покачал головой:

- Это невозможно.

- Ты меня не любишь? - и взяла его за руку.

Молодой человек отпрянул, дёрнул кисть, отнял.

Глухо проворчал:

- Для чего такие вопросы? Будто в сердце нож… Знаешь ведь: люблю. И в миру не смог бы преодолеть гибельное чувство. А монашество меня защищает…

По её щекам побежали слезы. Вздувшиеся губы проговорили:

- Будь оно неладно, твоё монашество… Раз оно тебя защищает! - Всхлипнула чуть слышно. - Ты пойми, пойми: бабий век недолог… Мне почти уже сорок три. Пара, тройка лет - перестану быть женщиной, превращусь в старуху… И тогда мы расстались бы по природным, естественным причинам… Но теперь, сейчас? Почему мы должны отнимать друг у друга счастье?

Феодосий низко опустил голову, пробурчал негромко:

- Потому что грех…

- Счастье - грех?!

- Да, такое счастье, как наше. Надобно смириться.

Слезы у неё потекли ручьём. Вся дрожа, спросила:

- Для чего - смириться? И кому от этого станет лучше?

Он ответил:

- Всем. Велисарию и Фотию. Нашим душам.

- У меня душа разрывается от тоски и боли.

- Это от лукавого. Перетерпишь - пройдёт. У тебя пройдёт, у меня пройдёт…

Антонина сказала горько:

- Я старалась - не получается. Ты в своё монашество спрятался. Но ведь это не выход.

- Выход, выход. Ты уедешь в Лазику, я отдамся молитвам…

- Дурачок, расставание, расстояние только разжигают любовь.

- Переборем, справимся.

- С настоящей любовью справиться нельзя.

- Нет, прощай. - Повернулся и пошёл, боязливо ссутулившись.

Ей хотелось броситься за ним, за руку схватить, обратить к себе, заглянуть в зрачки, крикнуть что есть силы: «Все твои слова - чепуха! Лишь любовь священна. Остальное - бред. Остальное - выдумки замшелых святош, ничего не смыслящих в человеческих чувствах!» И стояла, и понимала, что не сможет его переубедить. Между ними - бездна. И мгновения их взаимного счастья повториться нуже не смогут… Неужели не смогут?…

А потом вдруг из Лазики появился Фотий - взбудораженный, взвинченный, говорил, что направлен Велисарием возвратить в казну украденные богатства. Мать сказала:

- Обещай мне, пожалуйста, что не станешь мучить Феодосия из-за пустяков.

Сын воскликнул:

- Хороши пустяки - пятьдесят сундуков награбленного добра!

- Ты лее понимаешь, о чём я.

Покатав желваки на скулах, он проговорил:

- Если, не упрямясь, согласится помочь. И поедет со мной в Эфес добровольно. - Отвернувшись, добавил: - А тебе давно пора в Лазику. Помириться с мужем…

Посмотрела на него озабоченно:

- Лис бушует?

- Нет, по большей части молчит. Это много хуже. Лис бушующий менее опасен.

Заморгала часто:

- Может, мне не ехать? Отсидеться дома? Написать письмо?

- Я не знаю, решай сама. Но мне кажется, лучше не писать, а поехать. И найти нужные слова. Велисарий обещал, что поступит с тобой гуманно.

- Ты его просил?

- Да, в присутствии многих.

- Значит, пощадит. - Облегчённо вздохнула. - Брать ли Янку с собой?

- Нет, велел не брать. Говорит, условия хуже итальянских.

- Знаю, помню, конечно. Но, быть может, не хочет, чтобы дочка видела, как он станет расправляться со мной?

- Он же обещал. А своё слово держит.

- Да, согласна… - Антонина сцепила пальцы. - Пресвятая Дева! Выручи меня и на этот раз!…

Мать благополучно уехала, Фотий же отправился в монастырь Святого Анания, чтобы встретиться с Феодосием. Тот вначале страшился сводного брата, не хотел выходить, и пришлось прибегнуть к помощи игумена. Настоятель уговорил монаха, мотивируя тем, что свидание будет в его присутствии и бояться нечего.

Поначалу разговор получился дёрганый, и у Фотия не хватило выдержки, он сорвался на крик, чуть ли не набросился на товарища с кулаками. Слава Богу, архимандрит не позволил им обоим подраться. Успокоившись, приступили к главному.

Порученец Лиса сказал:

- Ты теперь черноризец, выбрал эту участь и отчасти своим решением искупил прежние грехи. Если мне поможешь возвратить богатства в казну, Велисарий и я от тебя отступимся.

Инок забожился:

- Но клянусь, что не знаю, где они находятся.

- Вот и вырвем эту тайну у Каллигона.

- Не получится: за него архонт.

- Есть управа и на архонта… Словом, едешь или не едешь? Или совести в тебе не осталось на медный фолл?

Феодосий посмотрел на игумена:

- Подскажите, владыка, как мне поступить?

Настоятель заявил попросту:

- Надобно поехать, сын мой. Оказать содействие названному брату. Ибо вместе вам достичь цели будет легче. Я благословляю обоих на хорошее, справедливое дело. - И перекрестил молодых людей.

Бывший любовник Антонины сокрушённо ответил:

- Что же, соглашусь. Надобно платить по счетам. А иначе не прощу себе своё малодушие.

Во второй половине октября сели на корабль, направлявшийся в Милет через Кизик, Смирну и Эфес. Плыли десять дней и в дороге понемногу наладили отношения. Феодосий уверял, что раскаялся искренне - ив грехопадении с Нино, и в угоне судна с богатствами. Убеждал Фотия:

- Силой ничего не добьёмся. Надо хитростью, уловками заманить Каллигона в наши сети.

- Перестань мудрить, - морщился приятель. - Кто такой этот Каллигон? Василевс, эпарх? Жалкий евнух, меньше таракана. Поприжмём слегка - он и выложит всё начистоту, где зарыл сокровища.

- Нет, не выложит, вот увидишь. Помяни моё слово.

Осень в Эфесе была прекрасна: ясное нежаркое солнышко, по ночам прохладно, красная листва окрестных лесов, тёмно-синее море, вереницы птиц, летящих из Европы на Нил. Впрочем, Фотию любоваться природой было некогда: сразу с корабля он пошёл к архонту (Феодосий побоялся идти и отправился в монастырь Апостола Иоанна), заявил о своём прибытии, показал верительные грамоты и потребовал содействия в розыске пропавших трофеев.

- Вы считаете, виноват Каллигон, а не Феодосий? - вопросил глава города с недоверием. - Что-то сомневаюсь. Я в последнее время с евнухом дружу, мы играем в шахматы, ходим в цирк и болеем за наших. Он, конечно, не без странностей, но законопослушен и исправно платит налоги.