Михаил Казовский - Топот бронзового коня

- Кстати, о Павле, - оживился тот. - Я хочу заказать ему подобную же поэму - пусть напишет о строительстве храма Святой Софии.

- Да, поэму - само собой, но стихи - это лирика, а неплохо заказать бы ещё серьёзный трактат о строительстве вообще в эпоху Юстиниана. Только вот не знаю, кто справится.

- Что ты думаешь об историке Прокопии Кесарийском - друге Велисария? Пишет сильно, образно, весомо.

- Мудрая идея. Только ведь Прокопий при Велисарии в Лазике.

- Самодержец поморщился: Помню, знаю. Надо бы его отозвать оттуда.

- Вместе с Велисарием?

- Этого ещё не хватало! Он, чем дальше от столицы, тем лучше.

Государыня заметила мягко:

- Ты преувеличиваешь опасность, связанную с Лисом. Он тебе предан всей душой и ещё не раз послужит общему благу.

- И пускай служит - в Лазике, Италии, Африке - только не в Византии.

- В Лазике затишье, и вполне справится один Сита. Между тем от безделья там случаются неприятные вещи. Почитай-ка это, - и она протянула свиток с письмом Антонины.

Василевс пробежал его глазами, фыркнул пару раз по ходу ознакомления, а потом и вовсе отшвырнул в сторону. Произнёс не без раздражения:

- Вот паршивка!

У царицы вытянулось лицо:

- Неужели ты на стороне Велисария?

- Ну, не на её же! Всем известно, что она злостная прелюбодейка, да ещё, значит, и убийца. По закону должна быть судима и нести суровое наказание. Лишь супружество со стратигом и твоё покровительство защищает подобную греховодницу от заслуженного возмездия.

Феодора на ходу перестроилась и сказала:

- Ты, конечно, прав, и в защиту Нино у меня аргументов нет. Но взгляни на происходящее под иным углом. Если ты поддержишь её - нанесёшь удар по нему. И чем твёрже поддержишь - тем чувствительней будет этот удар. Свергни Велисария с пьедестала, выстроенного тобой же. Низведи до положения рядового смертного. Полностью обезоружь, доведи до отчаяния августейшей немилостью. А потом вроде снизойди. И увидишь: он тебя возблагодарит, станет много преданней, будет боготворить.

Автократор сдержанно рассмеялся:

- Да, в коварстве тебе не откажешь, милая супруга… Все вы, женщины, одинаковы. Почему мы вас любим?

- Потому что не любить нас было бы ещё хуже, чем любить.

- Я скажу, почему: потому что вы своими действиями и мыслями, не похожими на мужские, без конца озадачиваете нас. Где загадка, там и интрига. Без интриги жить скучно.

- Все мы лицедеи - в большей или меньшей степени. Женщины, естественно, в большей.

- Ты вообще искусная лицедейка.

- Жизнь - сплошное лицедейство, не так ли? Балаган. Цирк. Античный театр.

- Да, у каждого своя роль. Сами себе Еврипиды, Эсхилы и Софоклы.

- Или Аристофаны…

Он ударил себя по коленкам:

- Что же, разыграем комедию под названием «Антонина против Велисария»? Шлюха против героя?

- Значит, отзываешь его из Лазики?

- Я сегодня же составлю указ.

- Ты не пожалеешь об этом.

Проводив жену взглядом, он подумал: «Что она замышляет в конечном итоге? Только ли из дружественных чувств к Антонине так себя ведёт? Или планы её направлены на моё устранение? - Император потёр виски. - Неужели же Феодора всё-таки умнее меня? Что хитрее и изворотливее, безусловно. Но умнее ли? Кто же победит в нашем единоборстве? И единоборство ли это? - Царь вздохнул. - Надоело всё! Государство, законы, подданные, войны… Но Господь, словно драматург, предназначил мне роль исапостола… Надо соответствовать. И тогда моей славе не будет равных на земле!»

А императрица, уходя из покоев императора, внутренне торжествовала: «Петра, Петра, милый мой дурашка!… Не Господь, но я помыкаю тобой, как мне это выгодно. Захочу - и тебя не будет на престоле… Вырос внук. А у Велисария подрастает дочка. Их союз был бы мне полезен. Год, другой, и о свадьбе можно ставить вопрос всерьёз. Анастасий, воспринявший идеи монофиситства, мог бы сделаться продолжателем дела тёзки - Анастасия Дикора. И тогда мы отменим постановления Халкидона, возведём Апостольскую Церковь в ранг государственной. - Голова её слегка закружилась. - Ах, проклятая слабость, посещающая меня всё чаще!… Если верить гаданию (а ему не верить нелепо), мне осталось жить около семи лет. Я должна успеть воплотить задуманное. А иначе Бог мне этого не простит. И накажет за прежние прегрешения».

Убежавшего из Руфининаны Иоанна Каппадокийца взяли в храме Зачатья Святой Анны в Халкидоне. По тогдашним правилам, человек, укрывшийся в церкви, был неприкосновенен. Но гвардейцы Маркелла, посланного вдогонку за эпархом двора, церемониться не стали - окружив собор, пригрозили его поджечь, если Иоанн им не сдастся. Настоятель храма умолял беглеца не упорствовать, покориться власти. Тот подумал и согласился.

Арестанта переправили в город Кизик, что на южном берегу Мраморного моря (центр провинции Геллеспонт), а затем в предместье Артаке, под началом епископа Евсевия, принудительно постригли в пресвитеры под именем Петра. Тут произошёл знаменательный эпизод. Иоанн находился в той же хламиде простолюдина, бывшей на нём во время тайного свидания с Антониной, а его после пострига полагалось облачить в платье инока. Но обряд посвящения проходил столь поспешно, что, увы, приготовить рясу не успели. И тогда Евсевий приказал брату во Христе Августу снять с себя верхнюю одежду и отдать свежеобращённому чернецу. Так сбылось предсказание ворожеи, что Каппадокиец «будет облачен в одеяния Августа». Только думали, что Август - это один из титулов императора, а на самом деле оказался именем рядового монаха…

Пребывание Петра-Иоанна в Кизике длилось полтора года. Привыкал он трудно - после роскоши прежней жизни, частых возлияний, многодневных пиров и любви наложниц переход к аскезе был мучителен и болезнен. Да к тому же под бдительным оком отца Евсевия. Несмотря на высокий сан, низменные страсти одолевали епископа - с вожделением он третировал бывшего могущественного эпарха, унижал и мучил. Заставлял носить вериги и власяницу, запирал в часовне на ночь, чтобы тот молился, запрещал есть скоромное даже и не в пост. Но Каппадокиец терпел, не роптал и смиренно сносил новые и новые изощрённые издевательства. Впрочем, слухи об их враждебных отношениях в городе ходили невероятные, вроде: вроде Иоанн чуть ли не с ножом бросался на притеснителя и едва не зарезал; вроде Иоанн плюнул как-то на платье священнослужителя; а ещё допускал в его адрес совершенно недопустимые выражения. Это было чистейшей воды вымыслом, но народ не любил Евсевия за его стремление принудить всех монофиситов отказаться от своих взглядов (а монофиситов в Кизике было большинство) и поэтому с удовольствием приписывал Каппадокийцу мнимый бунт против иерарха.

Между тем недовольство епископом в Кизике росло, и однажды после праздника и ристаний на ипподроме группа молодых прасинов («зелёных»), возбуждённых зрелищем скачек и разгорячённых выпитым вином, поздно вечером, проходя по соборной площади и увидев выходящего из храма ненавистного настоятеля епархии, налетела на него, кто-то полоснул Евсевия ножом по горлу, и все убежали. Иерарх упал и, истёкши кровью, скончался.