Михаил Казовский - Топот бронзового коня

Все взглянули на него изумлённо:

- Ты считаешь?…

Тот отвёл глаза и развёл руками:

- Ничего считать не могу, ибо не располагаю никакими фактами. Высказал догадку, ничего боле.

Вуза произнёс:

- Господа, господа, надо сохранять осторожность. Мало ли кому что покажется! Нам судить о жизни августейших особ не по чину. Коль убили - значит за дело.

Сита возразил:

- Этак рассуждать, то получится, что убить безнаказанно можно каждого. Существуют законы, нормы, правосудие…

- На пергаментах - да. Но в реальной жизни?

- Мы не варвары, между прочим!

- Кто тебе сказал?

В общем, смерть несчастного ул-Кайса всех разволновала. Слуги с большими предосторожностями, в кожаных рукавицах, чтобы не касаться отравленной материи, завернули труп в одеяло и незамедлительно положили в гроб, тут же заколотив крышку. Похороны были скромные. Вещи Имра сожгли. И стихи его, дошедшие до нас в некоторых списках, - лишь ничтожная часть сочинённого этой незаурядной личностью - удальца, гуляки, соблазнителя женщин и царя в изгнании.

Больше остальных опечалилась Антонина: молодой человек ей нравился, и она хотела познакомиться с ним поближе. Думала: уж если тётя Феодора, набожная, сильная, не смогла устоять перед этим херувимчиком, то, наверное, было отчего. И вздыхала: «В Даре скучно, гнусно и тоскливо. Никаких надежд на скорое возвращение. И зачем я решила выйти за Велисария?» Оставалось лишь одно развлечение - юный Феодосий; но его по-прежнему держали в войсках, и жене командующего восточной армией Романии приходилось ждать, разрешат ли Фотию и сводному брату отдохнуть от боевых действий и приехать в крепость, под крыло матери. Случай выдался в середине августа.

Персы отошли и, по-видимому, не имели намерений снова нападать в ближайшее время. Византийский лагерь под Дарой хорошо укрепили, Вуза с Фарой под водительством Ситы регулярно устраивали учения, чем позволили Лису съездить в близлежащий город Амиду, чтобы провести там инспекцию местного отряда. Он боялся атаки с юга и хотел проверить, хорошо ли защищены границы империи по течениям Тигра и Евфрата. А в его отсутствие Феодосий с Фотием попросились у командиров побывать в Даре. Обстановка сохранялась спокойная, конные разъезды докладывали, что противника не видно нигде, и вельможным юношам без труда позволили провести дня четыре за стенами крепости. То-то было счастье!

Антонина обрадовалась немало, тут же распорядилась разогреть воду в термах, принести свежие простынки и побольше золы (в бане натирались золой, так как мыла ещё варить не умели), а пока молодые люди купались, хлопотала с кухарками, накрывала на стол. Чистых, розовых сыновей проводила в триклиний, пригласила на ложа и сама наливала вино. Те, весёлые, беззаботные, пили, ели и рассказывали разные солдатские байки. Феодосий сказал:

- Велисария в войсках очень уважают и даже боятся. Первое время относились ко мне и Фотию с подозрением - как-никак сынки командира! Но потом быстро поняли, что не станем доносить по начальству, и уже смотрели по-дружески.

- Вас не ранило? - беспокоилась Нино.

- К счастью, нет. Фотию слегка поцарапало предплечье дротиком, но несильно, всё уже зажило.

- Может, лучше вам служить в коннице? Менее опасно?

У родного сына вырвался смешок:

- Да! И грохнуться с коня посреди атаки! Нет, спасибо.

- Но ведь вы обучались выездке в гимнасии?

- Не настолько, чтобы воевать в кавалерии.

Ужин длился долго. Юноши от выпитого и съеденного сильно осовели и едва двигали ногами по пути в свои спальни. Слуги их поддерживали под мышки.

Антонина, уложив Фотия, ласково поправила простыню и поцеловала в висок. Он спросил сквозь сон:

- Мы всё о себе, о себе… Ты-то как сама?

- Хорошо, мой милый. Не волнуйся, спокойной ночи. - И заботливо погасила свечу.

Вышла, дверь прикрыла. Сделала несколько шагов и, нажав на медную ручку комнаты Феодосия, заглянула внутрь. Там свеча всё ещё горела, а приёмный сын безмятежно спал, разметавшись на постели совершенно нагой. Молодое мускулистое тело, сильный торс и плоский живот, завитки волос на лобке и такое нежное розовое достоинство взволновали женщину. Не смогла преодолеть вожделения, с тихим стоном развязала тесёмки у себя на плече и на талии, сбросила одежду и легла рядом с юношей. Мягко притянула к себе, стала обнимать, жарко целовать и лизать в самых потаённых местечках. Он мурлыкал во сне, поддавался ей, сладко улыбался. Но когда она приступила к главному, вдруг открыл глаза и, увидев всё происходящее, страшно удивился. Приподнявшись, пробормотал:

- Мама, вы?… Что вы делаете, мама?… Это же грешно…

- Ничего, ничего, мой милый, - отвечала она, продолжая ласки. - Ты ж мне не родной, а приёмный… Значит, ничего…

- Нет, а как же папа?… То есть, Велисарий? - слабо сопротивлялся юноша.

- Папа не узнает… Ты ведь не расскажешь ему? Ну, а я тем более…

- Нино, Нино, нельзя… - Феодосий откинулся на подушки и страдальчески посмотрел в потолок. - В вашем положении, Нино? Разве можно?

Женщина взглянула ехидно:

- Именно в моём положении, славный дурачок! Именно в моём положении - значит, без последствий.

- Да, но плод? Можно потревожить…

- Нет, на пятом месяце это позволительно… - И с такой горячностью стала возбуждать его плоть, что приёмный сын, сдавшись ей без боя, целиком отдался сладострастному чувству. Только вздрагивал и шептал:

- Боже, что мы делаем… Боже, как приятно!… - и кряхтел, и морщился, выгибая шею, скалился, стонал, задыхался и едва не разрывал простыню, смятую, зажатую в его кулаках. Ложе колыхалось от неистовых колебаний, белая набухшая грудь матроны прыгала вверх-вниз у него перед глазами, а кошмарные тени, создаваемые отблесками свечи, корчились по стенам.

Наконец, спазмы поутихли, и любовники, отсоединившись, не спеша приходя в себя, вытянулись в постели, жаркие и влажные от испарины.

Антонина прижала губы к его щеке и произнесла томно:

- Это было великолепно, милый. Я давно не испытывала столь глубокого удовлетворения.

Юноша открыл сомкнутые веки:

- Как, а с папой? То есть, Велисарием?

Женщина ответила несколько задумчиво:

- Понимаешь, детка… с Лисом я по-прежнему счастлива, конечно… но со временем… даже всё прекрасное приедается…

- Он тебя берет часто?

- Чаще некуда. Иногда по четыре раза в сутки.

- Ничего себе!

- Я порой даже говорю: погоди, не надо, дай передохнуть - да куда там! Лишь одно на уме, глядя на меня. А начнёшь всё-таки отказывать - сразу подозрения, что ему с кем-то изменяю. Он с годами сделался такой нетерпимый!

- Потому что привык командовать.

- Безусловно, да, но ведь я ему всё-таки жена, а не полковая шлюха!

Вскоре Антонина, одевшись и поцеловав Феодосия на прощанье, выскользнула из комнаты. Молодой человек упал на колени перед образами и, крестясь, долго повторял: