Виктория Холт - Исповедь королевы

Но ничто не оставалось статичным. Луи был прав, когда сказал, что они желают убить его, но у них есть какой-то другой план, позволяющий убрать его.

Мы узнали, что Луи должны судить за государственную измену.

Первым их шагом было лишить нас всех режущих инструментов — ножниц, ножей и даже вилок. Правда, нам разрешали пользоваться вилками во время еды, но их сразу же отбирали, как только мы заканчивали трапезу. Однажды вечером Луи сказали, что его отделят от нас.

Это был жестокий удар. Мы уже начали верить, что сможем вынести все что угодно до тех пор, пока мы вместе. Мы горько плакали, но это было бесполезно. Луи забрали от нас.

За этим последовали недели ожидания. Что происходило с ним? Я мало что знала об этом. Единственное, что мы знали, — это то, что король уже не был просто заключенным, находящимся под наблюдением. Он был обречен.

В течение всех этих холодных дней я ожидала известий. Иногда я слышала, как мой муж ходит взад и вперед по своим апартаментам, поскольку его заключили на этаже, расположенном под тем, на котором жили мы.

Двадцатого января ко мне зашел член Коммуны и сообщил, что я вместе с детьми и золовкой могу увидеть своего мужа.

Когда я услышала это, меня переполнили дурные предчувствия, потому что я догадалась, что это означало.

Они приговорили моего мужа к смерти.

Я не могу забыть ту комнату со стеклянной дверью. Возле печки стояли четверо охранников. Свет масляной лампы лишь слабо освещал комнату, но, когда я вошла в нее, держа дофина за руку, король поднялся со стула с камышовым сиденьем, на котором сидел, и, подойдя ко мне, обнял меня.

Я молча прильнула к нему. Что могли значить в такие минуты слова, даже если бы я могла произнести их?

Я видела, что Элизабет тихо плакала, а вместе с ней — и наша дочь. Дофин разразился громкими всхлипываниями, и я поняла, что больше не в состоянии сдерживать слезы.

Луи пытался успокоить нас всех. Сам он не выказывал особых переживаний, но величайшим горем для него было видеть наше отчаяние.

— Иногда случается так, что королю приходится нести наказание за преступления своих предков, — сказал он.

Я не могу забыть, каким он был тогда в своем коричневом сюртуке и белом жилете. Его волосы были слегка напудрены, выражение лица — почти извиняющееся. Ведь он уходил и оставлял нас одних в этом ужасном мире — вот о чем он беспокоился.

Пытаясь смягчить наше горе, он рассказал о суде, о том, как ему задавали вопросы, на которые он был не в состоянии ответить. Он сказал им, что никогда и никому не желал зла Он любил свой народ так, как отец любит своих детей.

Он был глубоко взволнован, когда говорил нам, что среди его судей был его кузен, герцог Орлеанский.

— Если бы не мой кузен, меня не приговорили бы к смерти. Его голос был решающим, — сказал он.

Он был озадачен, будучи не в состоянии понять, почему его кузен, который воспитывался вместе с ним, вдруг так сильно возненавидел его, что желал его смерти.

— Я всегда ненавидела его! Я с самого начала поняла, что он — враг! — сказала я.

Но мой муж мягко положил свою руку на мою. Он умолял меня не испытывать ненависти, а попытаться смириться. Он хорошо знал мой гордый дух. Однако я поняла одно: я буду счастлива, если смогу встретиться лицом к лицу со смертью так же мужественно, как он, когда придет мое время.

Бедный маленький Луи-Шарль понял, что его отцу предстояло умереть. Им овладел приступ горя.

— Почему? Почему? — сердито спрашивал он. — Ведь ты хороший человек, папа! Кто же желает убить тебя?! Я убью их, я…

Мой муж поставил мальчика у себя между коленями и сказал ему серьезно:

— Сын мой, обещай мне, что никогда не будешь думать о том, чтобы отомстить за мою смерть!

Губы моего сына сложились в ту упрямую линию, которую я так хорошо знала. Но король поднял его к себе на колени и сказал:

— Ну, давай же! Я хочу, чтобы ты поднял руку и поклялся, что выполнишь последнее желание твоего отца!

Итак, малыш поднял руку и поклялся любить убийц своего отца.

Пришло время, когда король должен был покинуть нас. Я прильнула к нему и спросила:

— Мы увидим тебя завтра?

— В восемь часов, — спокойно ответил мой муж.

— В семь! Пожалуйста, пусть это будет в семь!

Он кивнул и велел мне позаботиться о нашей дочери, которая упала в обморок. Мой сын подбежал к охранникам и стал умолять их отвести его к господам Парижа, чтобы он мог попросить их не допустить, чтобы его отец умер.

Я могла только взять его на руки и попытаться утешить. Я бросилась на кровать и долго лежала там. По обе стороны от меня были дети, а рядом с кроватью, преклонив колени, стояла Элизабет и молилась.

Всю ночь напролет я лежала без сна, дрожа в своей постели.

Рано утром я была уже на ногах и ждала его, но он не пришел.

К нам вошла Клери.

— Он боялся, что это слишком сильно огорчит вас! — сказала она.

Я села и стала ждать, думая о муже, о нашей первой встрече и о той, которая, как я теперь знала, была нашей последней встречей.

Я не замечала, как проходило время. Я оцепенела от горя. Вдруг я услышала грохот барабанов и крики людей.

Часовой под моим окном закричал:

— Да здравствует Республика!

И я поняла, что стала вдовой.

Мне принесли траурные одежды. Мне дали черное платье и нижнюю юбку, черные шелковые перчатки и два шарфа на голову из черной тафты.