Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

— Ну что же, я понимаю, но все равно я рада этой ошибке. Она дала нам возможность встретиться наедине, не стесненными — если мне позволительно так выразиться — мужским вмешательством.

Наверное, трудно было бы превзойти приглашающее к искренности выражение, появившееся на ее лице. Но Мария оставалась недвижимой; она вся ощетинилась недоверием, как дикий зверь, чующий под засаженной цветами поверхностью приготовленную ему ловушку. Анна же бесстрашно бросилась вперед, придав своему прекрасно поставленному голосу нужный оттенок чуть нерешительной мольбы:

— В последнее время я пришла к пониманию того, что вражда между нами — не что иное, как никому не нужная глупость. Так давайте же воспользуемся этим шансом, чтобы исправить положение. Я искренне стремлюсь к вашей дружбе. И, если вы предложите мне ее, ваше высочество, я буду более чем рада ответить взаимностью.

Впервые она обратилась к Марии, используя ее прежний титул, предлагая его как своего рода жертву.

— Я нахожу ваше предложение довольно странным, леди Анна.

— Почему же? — Анна мягко проигнорировала ее резкость и с непревзойденным искусством продолжила свое скольжение по тонкому льду: — О да, это правда, мы долго расходились во мнениях друг с другом, но я предпочла бы отнести это скорее за счет влияния обстоятельств и неблагоприятного развития событий, нежели личной неприязни.

— Но, насколько я понимаю, обстоятельства и развитие событий остались неизменными? — Холодность Марии находилась в полном противоречии с ее дико бьющимся сердцем.

— Конечно же, они изменились, — Анне сейчас хотелось кричать. — Мои, например, настолько осложнились, что я вынуждена искать даже вашей не столь уж значительной поддержки. — Анна усилием воли взяла себя в руки. — Согласитесь, что умные люди умеют приспосабливаться к обстоятельствам. Простите меня за мою самонадеянность, но мне кажется, что вам пришло время поступить так во имя короля. Он глубоко опечален той трещиной, что пролегла между вами.

— Не я была ее причиной.

— Но в ваших силах перекинуть через нее мостик. Я ручаюсь, что его величество пройдет по нему навстречу вам, ибо его любовь к вам остается неизменной, — Мария непроизвольно вздрогнула, и Анна сразу же усилила нажим на слабое место. — Ему очень тяжело от того, что, в то время как другие подчинились его новым законам, его родная дочь продолжает отвергать их. Но все будет забыто, если вы припадете к его ногам с изъявлением покорности. Он окажет вам самый радушный прием, ибо тяжко страдает от разлуки с вами. Как бы он ни любил маленькую Елизавету, она не может полностью заменить ему вас.

Одному Богу известно, какие невероятные усилия пришлось приложить Анне, чтобы выжать из себя эти последние слова, сохраняя при этом улыбку на губах, когда ее сердце разрывалось на куски в ревнивом отрицании их.

Мария почувствовала, как ее лоб покрылся капельками пота. Теперь ловушка была на виду, и, пока Анна продолжала обставлять ее все новыми и новыми соблазнительными приманками, она тупо думала только об одном: было ли все это подстроено по наущению ее отца, не решил ли он подослать в качестве эмиссара ее мачеху, надеясь на ее больший успех там, где бесславно провалились попытки Кромвеля и специальных уполномоченных.

— Вам не следует иметь никаких сомнений относительно вашего положения, я еще раз заверяю ваше высочество, что оно будет полностью восстановлено…

— И все-таки я останусь незаконнорожденной, какой вы изволили объявить меня перед всеми.

Это резкое замечание заставило Анну остановиться на полуслове. Быстро оправившись, она постаралась обойти опасный участок.

— Что до этого… никто никогда больше не будет вспоминать об этом. Да и почему они должны делать это, коли ваш высокий ранг даст вам превосходство над всеми? Что же касается меня, я клянусь вам на Святом Писании быть для вас матерью… — Она слишком поздно заметила свою промашку, но поспешила тут же исправить ее: — Лучше сказать, старшей сестрой, подругой, той, кто обеспечит вам процветание и счастье, помимо всего прочего. Вам нужно будет только высказать ваши желания, и я приложу все усилия, чтобы выполнить их. Вплоть до блестящего замужества в будущем. — С неподдельной непосредственностью она наклонилась и положила свою руку на руку Марии. — Возвращайтесь сегодня со мной ко двору, и все будет хорошо, — «А уж как хорошо это будет для меня, ты не можешь себе даже представить», — мрачно подумала она про себя.

Так они и стояли рядом, две такие разные для любого стороннего наблюдателя. Роскошно одетая, усыпанная драгоценностями женщина, каждый дюйм тела которой прямо-таки кричал о соблазнительной женственности, и бесцветная девушка в потертом платье, лишенная всякой сексуальной привлекательности, но зато обладающая прирожденным чувством собственного достоинства, которое каким-то непонятным образом сводило весь блеск ее противницы к дешевому шику. Марии казалось, что в залитой солнцем комнате незримо присутствует и третье лицо, что тень ее матери все время рядом, с нетерпением ожидая ее следующих слов. А эта… эта улыбающаяся проститутка, стоящая перед ней, была причиной всех страданий и унижений Екатерины! Дрожь чисто животного отвращения потрясла Марию до такой степени, что вытянутое лицо с глазами цвета дикого терна вдруг на мгновение затянуло перед ней красноватой дымкой. Наконец взгляд ее прояснился, и она медленно посмотрела вниз на руку, которая до сих пор лежала на ее руке. Обычно всегда очень низко свисающий рукав сейчас задрался, и стал виден крошечный шестой палец, который Анна всегда так старательно скрывала. С внутренней дрожью отвращения Мария отступила назад, одновременно инстинктивно ища другой рукой крестик на шее, как бы отгоняя дьявола. Но она приложила все усилия к тому, чтобы говорить с самой изысканной вежливостью:

— Благодарю вас, мадам, за ваши учтивые речи и ваши обещания, которые вам было так тяжко давать… Уверяю вас, что я не утратила уважения к своему отцу. Я готова подчиниться ему во всем, кроме того, что затрагивает мою совесть.

Ее совесть! Это дурацкое слово, которое гордо было вышито на всех занавесях в представлениях, даваемых семейством Тюдор. Генрих, у которого она была так податлива, что уступала перед каждым его желанием. Екатерина, чьи собственные неповторимые черты были как бы вырублены из гранита и непримиримо диктовали ей каждое ее новое действие. А теперь еще и их дочь елейно болтает о своей совести. «Это, наверное, какая-то грязная болезнь, распространяющаяся между ними», — подумала Анна, борясь с диким желанием расхохотаться. Мимоходом ей в голову пришла мысль: а что, если у Елизаветы разовьется такой же весьма неудобный орган? Это казалось маловероятным, благо, в ее венах был такой большой приток свежей крови Болейнов и Говардов. Ее поддельное веселье исчезло. Ее ждало поражение, но даже сейчас она не станет, не сможет признать его. Ее низкий голос дрожал от мольбы, которая — при крайней для нее необходимости — была вполне искренней: