Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

— Не пытайся разыгрывать со мной святую простоту! Они женаты, значит, леди Анна — королева, и я должна ей подчиняться. Она частенько говорила мне: «Тетушка, если эта девица будет дразнить, врежь ей и лупи ее почаще, потому что она проклятая гадина, вот кто она такая». И тебе следовало бы возблагодарить меня за мое доброе сердце, потому что я не слушаю ее советов и терпеливо сношу все твои выходки.

На самом деле, конечно же, не доброта удерживала леди Шелтон от того, чтобы послушно следовать указаниям Анны. У нее ежедневно чесались руки, но что-то в маленьком гордом лице Марии оказывало парализующее действие на руки старухи.

И теперь Мария спокойно сказала:

— Если леди Анна описала меня подобным образом, значит, она не настоящая леди и тем меньше у нее прав на титул королевы.

Нянька закудахтала, как несущаяся курица, а в уголках рта леди Шелтон выступили пузырьки пены.

— Ну за это ты, сучка, у меня… — Но угроза так и осталась невыполненной, ибо в комнату ворвалась ее сестра, которой надо было узнать, следует ли наряду с другими яствами подавать на стол жареного лебедя. Леди Шелтон, неожиданно вспомнив о своих обязанностях хозяйки дома, поспешила прочь, оставив Марию наедине с ее пирровой победой.

Мария тщательно одела Елизавету, чувствуя, как сердце почти выскакивает из груди. Стычки такого рода были противны ее натуре, но она намеренно шла на них всякий раз, когда дело касалось титула ее матери. Это было мелочью и только усиливало окружающую ее враждебность. Но это было ее единственным оружием, и пока оно оставалось у нее, никто не мог сломить крепость ее духа.

Теперь же ей было велено вернуться в свою комнату, откуда она тайком и следила за приездом Генриха и Анны со своими придворными. Король, несколько располневший в последнее время, как всегда, доминировал на сцене. Его темно-красная бархатная шляпа была украшена золотом, золотистый камзол, расшитый серебряными цветами, скрывался под красной накидкой с рукавами, также украшенными золотом. Бесценные драгоценности, надетые на нем, затмевали своим блеском солнечный свет. Маленький рот Марии сжался при виде Анны в платье темно-оранжевого цвета с облаком чудесных волос, которые развевались вокруг головы, когда она поворачивалась, чтобы обменяться каким-нибудь веселым замечанием с одним из молодых придворных, которые вечно вились вокруг нее.

Здесь был ее брат, лорд Рочфорд, и среди ярких веселых бабочек выделялся один жук — мистер Кромвель, как всегда, во всем черном. Маленькую Елизавету поднесли, чтобы она могла поприветствовать своих родителей, в то время как леди Шелтон и ее сестра опустились на колени перед королем, их головы качались, как кукольные, в рабских поклонах. Затем все общество вошло в дом, и Мария осталась предоставленной самой себе, получив желанную передышку. Король и Анна часто приезжали в Хэтфилд, но ни разу король не послал даже записку своей старшей дочери и не выразил желания увидеть ее, и Мария приписывала это ревности своей мачехи. Конечно же, из огромного резервуара отцовской любви еще сочилась тонкая струйка, как бы ни был он рассержен ее нежеланием подчиниться ему.

Она начала писать Чапуизу, который на протяжении всех пяти лет своего пребывания в Англии в качестве испанского посла всегда оставался ее добрым другом и защитником. Ни она, ни Екатерина не осмеливались писать друг другу, но Чапуиз, изобретательный и имеющий склонность к риску, умудрялся поддерживать связь между матерью и дочерью. Маргарет Байнтон, единственная из служанок, которую Марии разрешили оставить, хотя и запретили ей оказывать своей госпоже какие-нибудь услуги, как раз и была агентом, тайком выносившим из поместья маленькие, полные отчаяния весточки и вручавшим их ждущему на улице слуге Чапуиза.

Так была протянута невидимая ниточка через прелестные окрестности Хартфордшира в Лондон, и новости, которые по ней доставлялись, передавались Чапуизом в болотистые равнины, где стоял замок Бакден. Это было смело, это было опасно, но без этой связующей нити Мария чувствовала бы себя совсем беспомощной, как узник, брошенный в каменный мешок Тауэра.

Она как раз закончила записку, сопроводив ее, как обычно, словами: «Написано в спешке и страхе», когда шаги за дверью заставили ее спрятать бумагу движением загнанного зверя. Но это была всего лишь Маргарет Байнтон, принесшая несколько тарелок с едой. Мария уставилась на них своими близорукими глазами.

— Какое множество лакомств! Я вижу каплуна, куропатку, кролика. И даже марципаны и булочки с шафраном и изюмом. Ну, леди Шелтон сегодня, и правда, готова все простить!

Маргарет рассмеялась:

— Нет. Их милость была очень занята, раскланиваясь и расшаркиваясь в Главном зале, чтобы думать о чем-нибудь еще. Я стащила все это со стола и надеюсь, что ваше высочество будут довольны.

— Впервые за долгое время я, кажется, поем с удовольствием.

Обычно Мария обедала и ужинала с прислугой, что было для нее суровым испытанием, потому что каждый глоток пищи она делала со страхом. Еще перед приездом в Хэтфилд Чапуиз написал ей: «Бога ради, внимательно смотрите затем, что вы едите и пьете», — и Мария последовала этому совету и предупреждению. Кто-нибудь, действуя по приказу, мог подсыпать в ее еду «маленькую гадость», как это называл Чапуиз. Такая попытка отравления уже была предпринята против епископа Фишера несколько лет назад, когда он впервые поднял голос в защиту Екатерины. В случае с Марией виновник будет куда-нибудь надежно спрятан, а все остальные дружно поклянутся, что она умерла своей смертью. И знать правду будет один Бог. Иногда же она думала, чуть истерически посмеиваясь про себя, как же себе представлял Чапуиз ее борьбу с этой опасностью, если единственным противоядием от нее была не менее болезненная долгая смерть от голода.

Теперь она улыбнулась в ответ на откровенное любопытство служанки.

— Очень рискованно и смело с твоей стороны называть меня моим всеми забытым титулом. Но есть еще кое-что столь же рискованное и смелое, что тебе придется сделать, — проговорила она, складывая и протягивая ей письмо. И с тревогой добавила: — Ты принимаешь все меры предосторожности? Никто ни о чем не догадывается?

Маргарет ответила своим глубоким голосом с заметным западноанглийским акцентом:

— Ваше высочество, они заставляют меня по многу часов работать на кухне. Так что, ежели вечером я лягу спать не в доме, а на тропинке, чтобы глотнуть свежего воздуха, кто же мне запретит? И если, — она покраснела, — если по тропинке будет проезжать симпатичный молодой человек и остановится, чтобы переброситься со мной словечком и тайком пожать руку, почему же я должна отказывать ему? Любая другая девушка на моем месте поступила бы так же.