Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

Мария начинала чувствовать, что ее сказка больно уж переполнена плохо скрытыми намеками, но, к счастью, Бесс была еще слишком мала, чтобы понимать такие вещи, и она продолжила рассказ о чудесных приключениях двух принцесс, пока не довела его до счастливого конца. К этому времени маленькое тельце, свернувшееся калачиком рядом с ней, расслабилось в объятиях мирного сна.

Мария лежала неподвижно, терпеливо перенося боль в затекшей руке. Анне нечего было беспокоиться о своем ребенке. Мария всегда будет любить ее, пока она будет оставаться ребенком.

Тяжелый покров страха и грядущего бесчестия опустился на всех обитателей дома в Хансдоне, за исключением Марии и ее маленькой сестры.

А может быть, Елизавета, хотя и была еще совсем мала, все-таки чувствовала в эти дни гнетущую атмосферу уныния и приглушенных голосов, когда даже дворовый мальчишка не осмеливался свистнуть? Не могло же ее не заинтересовать, что же случилось с ее порывистой, всегда роскошно одетой матерью, которая время от времени сваливалась им на голову в сопровождении толпы веселых придворных, прижимала ее к своему надушенному шелковому платью, щедро осыпая роскошными нарядами и великолепными игрушками?

Мария поразмышляла над этим вопросом и решила, что сегодняшнюю раздражительность Елизаветы следует приписать прорезывающимся у нее двум новым зубкам. И все-таки она со страхом ждала того дня, когда ребенок начнет расспрашивать об Анне, и злилась на себя зато, что не знала, как будет отвечать на эти вопросы.

«Даже в ее возрасте я скучала бы по матери», — думала она, но Елизавета, конечно, не была таким привязчивым, впечатлительным ребенком, каким была она сама, да и трудно было ожидать таких качеств от дочери Анны.

Леди Алиса Клэр лежала в своей постели, горестно оплакивая свою красавицу-племянницу и такого одаренного племянника, которые подняли их семью на невиданную высоту, а теперь заляпали ее грязью. Леди Шелтон несколько дней бесцельно бродила по дому с неподвижно застывшими глазами на лице, похожем на маску смерти, а у ее дочери Мэдж, вернувшейся жить домой, лицо посерело и сморщилось.

Каждый день теперь Мария ждала, что ее положение узницы подойдет к концу или будет хотя бы смягчено — ведь смерть Анны освобождала ее, не так ли? Но условия ее жизни оставались все такими же суровыми, как и раньше, и она могла только надеяться, что леди Шелтон не получит от короля прямо противоположных приказов в отношении ее. Но он, видимо, пока что был слишком увлечен молодой женой, чтобы подумать о своей старшей дочери. Мария несколько приободрилась, когда в дом прибыла леди Брайан, назначенная гувернанткой к Елизавете.

Леди Брайан поступила на королевскую службу еще при Екатерине и сейчас изыскивала любые возможные пути и способы, чтобы хоть как-то облегчить участь Марии, и старалась быть с ней рядом так часто, как только осмеливалась.

Она с теплотой отзывалась о новой королеве, превознося все ее добродетели.

— Такая скромная, такая добрая, прямая противоположность… — Она поднимала глаза кверху, как будто Анна пребывала на небесах, а не в прямо противоположном месте, как полагала Мария. Отрезанная от мира и почти ничего не знающая о происходящих там событиях, Мария была просто потрясена известием об обручении отца.

Почему-то она считала, что теперь он будет жить в одиночестве, и даже затаенно надеялась, что станет ему спутницей, заняв подле него место своей матери, ласково и нежно возвращая его в счастливое прошлое, каким оно было, пока эта Конкьюбайн не обольстила его. Потом чувство здравого смысла подсказало ей, что король был слишком… галантен по отношению к женщинам (она сознательно избегала называть вещи своими именами), чтобы жить холостяком. Его могла бы подцепить на крючок опять какая-нибудь бессердечная шлюха, но судьба послала ему очаровательную Джейн, чудный образец хорошей женщины и к тому же всей душой преданную королеве Екатерине. Мария не хотела признаваться даже самой себе, что ее одобрение новой мачехи строится на двух кардинальных положениях: во-первых, та была католичкой, преданной старой церкви, и, во-вторых, Мария не любила Анну Болейн еще с тех пор, когда обе были фрейлинами.

Скоро послушный парламент объявил Елизавету незаконнорожденной, и когда Мария узнала об этом, то с трудом подавила в себе постыдный триумф от сознания того, что дочь Анны стала столь же бесправной, как и дочь Екатерины.

— Больше ее нельзя звать принцессой, — печально вздохнула леди Брайан.

— Ну что же, меня часто принуждали звать ее этим титулом, но я всегда отказывалась. Теперь я буду продолжать называть ее сестрой, как звала всегда, — весело ответила Мария.

Леди Брайан в ее присутствии поведала ребенку внешне спокойным тоном, как теперь к ней будут обращаться.

Елизавета застыла как вкопанная, широко расставив толстые ножки, до невозможности похожая на своего отца, следя блестящими глазами за двумя женщинами, стоящими напротив ее.

— Как это? Вчера еще принцесса, а сегодня просто миледи?

Стараясь не рассмеяться не вовремя, Мария украдкой бросила взгляд на леди Брайан, увидела вымученное выражение ее лица и, поняла, что та не готова справиться с ситуацией, опустилась на колени рядом с Елизаветой, поцеловав ее в капризно надутые губки.

— Дорогая, ты еще слишком мала, чтобы понять. Когда ты подрастешь, тебе все объяснят… Но принцесса или леди Елизавета, ты все равно останешься нашей Бесс. Пойдем-ка поиграем в новый мячик, — поспешила она протянуть ребенку яркую вещицу, которую сама набила гусиными перьями, испытав угрызения совести от того, что обрадовалась вести о падении Елизаветы.

— Святая Дева Мария, это надо же, чтобы малютка едва трех лет от роду разговаривала таким образом, — изумлялась потом леди Брайан. — Какая же из нее вырастет женщина? — И добавила с полным отсутствием такта: — С такой головой ей следовало родиться мальчиком.

Тот же самый парламент, который объявил Елизавету незаконнорожденной, установил, что наследниками престола станут дети королевы Джейн. Это было естественно, этого все ждали, но до самого последнего момента Мария не понимала, как сильно в глубине души она желала этой короны, которая теперь никогда не увенчает ее голову.

Она выжидала — пока не решила, что ее отец уже оправился от первого приступа супружеской страсти, — прежде чем обратиться к Кромвелю с просьбой разрешить написать королю. После столь долго длившегося отчуждения она не могла послать ему письмо напрямую. Прошло уже почти четыре года с тех пор, как она последний раз видела Генриха, да и то издали. Но теперь, когда недоброе влияние Анны на него перестало существовать, Мария верила — не до конца понимая, как много надежды она вкладывает в эту мысль, — что отец вернется к ней, будет снисходительным и любящим, таким, каким он запомнился ей с детских лет. В своем нынешнем умиротворенном состоянии души он теперь уже посмотрит сквозь пальцы на ее затянувшееся противостояние его воле, если она смирится, а вслед за этим придет освобождение от ее сумеречного существования, в котором она пребывала столь долго. И, что еще важнее, ненавистная тень необходимости присяги на верность спадет с нее. Она чувствовала, что ее мать одобрила бы ее попытку первой протянуть оливковую ветвь примирения.