Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

Она написала Кромвелю.

«Господин государственный секретарь, — так начиналось ее удивительное послание, — было бы бесполезно до нынешнего времени просить Вас об одолжении испрашивать у Его Величества благосклонности и снисхождения ко мне. Я полагала, что никто не захочет выслушать меня, пока была жива женщина, которая теперь умерла и за которую я молюсь, чтобы Господь в своем всепрощении простил ей все ее прегрешения. Но теперь я доверительно могу попросить Вас обратиться к королю по моему поводу и получить его разрешение написать ему».

Вскорости она получила письменное разрешение Кромвеля и с тяжело бьющимся сердцем села сочинять послание к человеку, который то вообще игнорировал ее, то травил, хотя и чужими руками, на протяжении последних двух ужасных лет.

«Я признаюсь и раскаиваюсь во всех оскорблениях, которые нанесла, — покорно выводило ее перо. — Обещаю Вашему Величеству, что после Господа Бога я отдаю себя во всем на Ваше милосердие и снисходительность. Я смиренно прошу Ваше Величество понять, что я просто женщина, которая посвятила свою душу Господу, а тело в этой жизни — повиновению всем распоряжениям, которые Вам угодно будет отдать».

Она перечитала письмо, довольная тем, что, выпрашивая чуть ли не коленях благосклонность двора, она уж вряд ли могла унизить себя еще больше. Ее взгляд задержался на словах «после Господа Бога». Эти слова были ключом ко всему письму, ненавязчивым, но непреложным напоминанием о том, что она по-прежнему отказывается принимать присягу, которая отрицала бы верховенство папской власти. Теперь ее отец должен будет снисходительно посмотреть на этот вопрос, который до сих пор столь решительно разделял их. Марии вспомнились неприкрытые угрозы леди Шелтон после того, как к ним впервые наведались представители специальной комиссии, ее пустая болтовня о том, что так недолго лишиться и головы… Теперь было нетрудно догадаться, откуда все это исходило. А леди Шелтон сейчас было самое время побеспокоиться о сохранности собственной головы, с усмешкой подумала Мария. Пока раскаты грома от поднятой смертью Анны грозы не затихли вдали.

Она запоздало вспомнила о своей новоявленной мачехе и торопливо дописала к письму: «От всего сердца поздравляю Вас с Вашим браком и желаю Вам всяческого счастья». И наконец, как неопровержимое доказательство своей преданности: «Каждодневно молюсь, чтобы Господь поскорее послал Вам наследника». Это не было абсолютной правдой, как ей подсказывала ее совесть. Она желала Джейн добра и постаралась бы полюбить ее ребенка. Но все-таки…

Отправив свое послание, она со спокойным сердцем стала ждать ответа. Его долго не было, и ожидание измотало ее нервы, и так измотанные невралгией и зубной болью, которые постоянно преследовали ее в последнее время. Зубы ее были в весьма плачевном состоянии, но теперь с ней не было леди Солсбери, которая заботилась бы о ней, и Мария предпочитала терпеть боль от гниющих зубов, не позволяя их вырвать.

Но день шел за днем, никаких признаков ожидаемого пергаментного свитка с королевской печатью не поступало, и она начала придумывать всяческие подходящие предлоги для объяснения задержки. Ее отец так увлечен новой женой. Неудивительно, что он не обращает внимания ни на кого другого. Королева Джейн в своем новом качестве впервые появилась на людях в Витсоне, где собрался весь королевский двор, чтобы совместить два праздника: открытие летнего сезона и торжества по случаю бракосочетания короля. После этого король увез ее в длительную поездку по стране, чтобы ее новые подданные смогли лицезреть ее. В мыслях Мария пыталась найти оправдания затянувшемуся молчанию отца, чувства же подсказывали ей, что впереди ее ждут новые испытания: именно так дикие животные чуют опасность издали.

Мысленно, в памяти, она прочитывала свое письмо, слово за словом. Оно было таким умиротворяющим, таким безобидным, в нем не было ничего, что смогло бы вызвать новую вспышку гнева короля. И тем не менее тревога ее росла, пока она не начала жалеть, что вообще взяла перо в руки.

Тревоги стократно увеличились, когда она как-то вечером выходила из часовни. По подъездной дороге скакали трое мужчин со своими слугами. Они спешились, и, как только в их предводителе Мария узнала Норфолка, все ее дурные предчувствия последних недель обрели форму панического ужаса. Интуиция подсказывала ей, что этот визит напрямую связан с ней, а брошенный на нее Норфолком мрачный взгляд подтвердил, что, сама того не желая, она вызвала такую бурю, которая затмит любой ведьмин шабаш.

— Леди Мария, мы ждем вас в холле. — Герцог говорил с уверенностью, явно показывающей, кто здесь хозяин положения, а стоявшие позади него граф Суссекс и епископ Чичестерский посмотрели на нее с явным неодобрением. Все это не оставляло сомнения в зловещей важности этого визита.

— С удовольствием присоединюсь к вам там, — ответила она, постаравшись придать голосу как можно больше беззаботности, которая, впрочем, никого не обманула, и намеренно долго пробыла в своей комнате, собираясь с силами перед предстоящим разговором и теперь уже от всей души желая, чтобы ее злосчастное письмо покоилось на дне самого глубокого моря, а не попало в руки короля. Она посмотрела в маленькое зеркальце. Как трудно сохранить достоинство на лице, когда твоя правая щека распухла, как арбуз.

Внизу она настороженным взглядом окинула троих мужчин и леди Шелтон. Это было грозное сборище, но ей уже приходилось скрещивать шпаги с представителями специальной комиссии, и тогда она достойно сыграла свою роль.

— Мы прибыли в ответ на ваше письмо, — начал Норфолк. — Его величество был весьма озадачен его содержанием.

— Ну, в этом, видимо, следует винить мое неумение излагать свои мысли на бумаге, — быстро ответила Мария. — Я с удовольствием растолкую вам все на словах.

— Какое нахальство! — визгливо вскрикнула леди Шелтон. — Вы видите, милорды, сколь тяжкий крест я несла все эти годы!

— Нас больше беспокоит груз, взваленный на плечи его величества, чем на ваши, — осадил ее Норфолк со своим обычным отсутствием такта. Он вытянул худой палец в сторону Марии. — Какова была цель вашего последнего обращения к королю?

Острый приступ зубной боли побудил ее резко огрызнуться:

— Это должно быть очевидно любому, даже не обремененному излишком ума, — и потом добавила, уже более миролюбиво: — Я писала, чтобы попросить прощения за… за любые оскорбления, которые я нанесла его величеству, а также чтобы сообщить, что я готова подчиниться его воле.

— Полностью подчиниться? — в голосе графа Суссекса явно звучала надежда. Он ясно различал дразнящие ароматы, доносящиеся с кухни и только еще больше усиливавшие его и так уже разыгравшийся аппетит, и мечтал поскорее усесться за стол перед хорошим куском жареного мяса, которое, насколько он мог судить, исходило соком на вертеле.