Слав Караславов - Низверженное величие

Затем они спустились вниз и каждый отдельно нес бремя своих дум: Дамян был полон боли и гнева, уполномоченный вздыхал, сожалея о проявленной настойчивости. Похоже, указание действительно было поспешным — плод неоправданного оптимизма, порожденного смертью царя. Возможно, тут сказалось ожидание и противоречий между регентами, и более активной деятельности буржуазной оппозиции. Что же касается настойчивости — ну, такое он получил указание. Он готов был довести дело до замены командира, несмотря на давнишнее знакомство с ним. Пантера родился и вырос в старой коммунистической семье. В двадцать третьем был убит его дядя, а отца долго гоняли по царским тюрьмам. После его освобождения бедность прочно поселилась в несчастном доме изгнанного с работы путевого обходчика. Сын рано включился в коммунистическое молодежное движение, с тех пор привык исполнять любое указание сверху, и это стало его второй натурой. Первая была в том, что он человек, вторая — что, если надо, он умрет за партийную правду. Этот безграничный фанатизм, эта вера в победу поддерживали его и в тюрьме, и в разнообразных трудных ситуациях нелегальной жизни. Указание о проведении общей мобилизации искренне обрадовало его. В первом разговоре с Дамяном он был несколько смущен его несогласием, и потому возникло впечатление, будто и сам он некрепко убежден в правоте тех, кто дал указание. Когда же он узнал, что другой отряд закончил мобилизацию, то почувствовал себя предателем и начал раскаиваться в уступке Дамяну. Особенно заедало его, что руководство другого отряда также было против мобилизации, но его заменили другим. Велко, комиссар, показался Пантере мягким и послушным, и он вообразил, что легко может перетянуть его на свою сторону, чтобы затем отстранить Дамяна, заменив кем-либо из штаба отряда, кто разбирается в военном деле. Дамян так и так не был кадровым военным… Но Пантера просчитался…

Теперь между ними встала стена из молчания и дум…

Делиус хотел встретиться с Адольфом Бекерле. Посол предложил прийти к нему в кабинет около десяти вечера. Окна были затемнены. Красивая герань, любимый цветок Бекерле, издавала странный тяжелый запах зелени и мокрой почвы. Лампа горела вполсилы, чтобы свет от нее не был виден снаружи. У ног Бекерле лежала собака, высунув красный язык и следя умными глазами за гостем. Делиус не спешил перейти к сути дела. Несколько флегматичный, неповоротливый, он так удобно устроился в мягком кресле, словно хотел тут заночевать. Новости, сообщенные им неофициально, были весьма тревожными. По его данным, партизанское движение приобретало устрашающий размах. Коммунисты упорно пробивались в войска, и уже были случаи, когда новобранцы убегали в горы. Вырисовывалась хорошо организованная сеть сопротивления; страна была разделена на зоны со строго определенным руководством. Эти подробности сообщили ему свои люди и сотрудники господина Гешева. Разумеется, тут еще не вся истина, она может быть и более черной, но он, Делиус, должен обо всем поставить посла в известность. Кроме того, Делиуса беспокоила деятельность министра иностранных дел. Будучи послом Болгарии в Анкаре, тот поддерживал оживленную связь с английским посольством. Делиус сообщал об этом куда следует. Для сведения. Но теперь обозначились контуры всей игры министра. Делиус попытался (с помощью Севова) предупредить регентов, прежде всего Филова и князя Кирилла. В последнее время Киров все чаще советуется с легальной оппозицией, с господами Мушановым, Буровым и даже с Кимоном Георгиевым. Эти игры могут привести к нежелательным результатам. Киров публично намекал, что рейх проиграет войну. Такое высказывание, исходящее от представителя правительства союзной страны, говорит о многом. Он, Делиус, не может сказать ничего подобного об остальных министрах и господине Божилове, но ясно, что не хватает сильной, как у покойного царя, руки. Неплохо бы сделать определенное внушение регентам.

— Не то… — Делиус взял рюмку коньяка, отпил и сказал — Будет поздно…

— Для кого? — не понял Бекерле.

— Я говорю, господин Бекерле, что время нас опережает.

— Понимаю, майор Делиус, вполне понимаю ваши тревоги; в сущности, и я уже некоторое время замечаю подобные вещи, но достаточно ли одного внушения…

— На первое время достаточно, но, если надо будет, поищем и другие средства…

— Какие?..

— Смена министров, военных и, может, даже премьер-министра..

— Но это означает правительственный кризис…

— Кризис, господин Адольф Бекерле, по мнению некоторых, есть и сейчас.

— По чьему мнению, доктор Делиус?

— По мнению людей господина профессора Цанкова, к примеру… Генерала Жекова… по мнению профессора Контарджиева… и по мнению коммунистов, и это несмотря на то, что Панков и другие смотрят на вещи каждый со своей колокольни…

Бекерле ничего не ответил. Всех этих людей он знал близко и мог бы спокойно добавить к ним профессора Станишева, но он не считал, что внушение хоть сколько-нибудь поможет. Надо организовать поездку регентов в Главную ставку фюрера. Надо вести с ними беседы на самом высоком уровне. Грубое вмешательство может повести к отзыву посла, как случилось раньше с его предшественником Рихтгофеном. Адольф Бекерле пододвинул коробку сигар и предложил гостю закурить, но тот отказался, заметив, что вечером воздерживается от курения. Трудно засыпает! Сигары были знаком завершения беседы, и доктор Делиус встал:

— Недавно мы с полковником Геде решили посетить вас.

— Мне будет очень приятно, доктор Делиус. — И Бекерле подал руку.

Закрыв на ключ входную дверь, Бекерле подошел к окну с геранью и долго вдыхал ее приятный, свежий запах. В визите Делиуса было что-то скрытное. Недавно от профессора Станишева он услышал то же самое, но без недомолвок. Профессор назвал правительство Божилова переходным; он делал ставку на князя и на Филова и страшно боялся выборов в Великое народное собрание. Цанкова и Мушанова профессор считал людьми, которых интересует только пост премьер-министра. Он плохо отозвался о Багрянове, утверждал, что тот распространяет пораженческие слухи, будто рейх проигрывает войну. По его мнению, Македония — единственное звено, удерживающее в союзе с Германией и пана, и холопа. Тот, сказал он, кто гарантирует Болгарии Македонию и Беломорье, поведет ее за собой. Слушая его, Бекерле не раз делал иные выводы и все больше утверждался в мысли, что профессор, может, и светило в своей сфере, но в политике разбирается слабо, не понимает ни больших вопросов, ни компромиссов. В своих рассуждениях он дошел до непочтения к мертвому царю, назвав его ужасно амбициозным и глупо честолюбивым. Царь-де пытался слишком много доказать себе самому, не считаясь со своими физическими ресурсами. Он, мол, делал неразумные вещи, лишь бы показать, на что способен. Станишев рассказал об одном случае, когда царь пригласил его на прогулку по горам. На целых пятнадцать минут царь опередил группу. И царь сказал об этом, когда они поднялись на вершину. Тогда Станишев неблагоразумно ответил, что вряд ли царь поступил правильно. Ведь вот уже прошло пятнадцать минут, а дыхание у него все еще не выровнялось. Замечание задело царя, и Станишева больше на прогулки не приглашали. По мнению профессора, не было бы ничего удивительного, если бы царь сам покончил с собой, узнав, что готовится в Италии. Ведь он все же итальянский зять…