Луис Пинедо - Испанская новелла Золотого века

Скажи, Карденио, простительно ли этой женщине поддаться слабости? Разве мы, женщины, от рождения обречены терпеть от вас оскорбления, не помышляя о мести? Вы не стыдитесь оскорблять нас, а мы не должны и помышлять о мести? Мужчина разумнее женщины, а быть непостоянным не опасается; и ты хочешь, чтоб у женщины хватило разума это вытерпеть? А коли не так, заклинаю тебя твоей жизнью или жизнью той дамы, которая так тебя любит, что допускает, чтоб у тебя эту жизнь отняли, заклинаю, скажи: помнишь, всего лишь несколько дней назад я повстречала тебя, когда ты повествовал рощам то ли о моих заботах, то ли о твоих обманах; и разве не похвалялся ты мне тогда, что потратил на меня столько вздохов, и я обошлась тебе во столько бессонных ночей? Разве не сказал мне, что, когда бы прожил бессчетные века, все равно не смог бы разлюбить меня и не сумел бы забыть?

Но коль скоро все так и было, а о том, что так было, знаешь ты и знают вон те деревья, и при этом нынче я застаю тебя в объятиях другой красавицы, которая, по крайней мере, стоила тебе крови, а может, и еще чего-то, что осталось в тайне, скажи мне, как возможно доверять даже лучшему из мужчин, либо же что сделал бы ты, если бы несколько лет пробыл в отлучке, а я, подарив тебе перед тем свою любовь, оставила бы тебя? Так скоро я стала в твоих глазах дурнушкою, хоть ты не насладился мною? Так скоро тебе прискучило умолять ту, которую умоляют многие? Может статься, ты возомнил, будто живешь в столице, где меж домогательством и уступкой проходит столько времени, сколько надобно, чтобы представился удобный случай? Или ты вообразил себе, что я самая обычная простушка и сдамся при первых же твоих лживых словах: ведь когда любовь только начинается, всякое слово — ложь! А если, к счастью, ты не был обо мне столь дурного мнения, скажи, вот поверила бы я твоим лживым словам — этого не случилось, но это было возможно, — и пришелся бы мне по сердцу твой облик, а главное, твой разум; как ты полагаешь, в хорошем я оказалась бы положении и можно ли было бы меня винить, если бы я отомстила тебе за неправые твои дела и разблаговестила бы повсюду, что ты изменчив, ветрен и на тебя нельзя положиться? Кто из нас выказал бы непостоянство: я, что нанесла тебе обиду, потерпев от тебя оскорбление, или ты, что нанес мне оскорбление, хоть не терпел от меня никаких обид?

Карденио, Карденио, подумай, сколь опасно оскорблять женщин, когда они честного поведения: они ведь сильнее ощущают, что уязвлены, а потому стремятся покарать немилосерднее. Впредь буду я жалеть бедняжку, которая тебя полюбит, ибо сама я, даже покойся ты у меня в объятиях, страшилась бы, что в одно прекрасное утро проснешься ты чужим мне. Горе мне! Ведь когда бы я тебе поверила, сколько навлекла бы на себя горестей! Да убережет меня Господь от твоих обманов, женщина из-за них может глаза себе выплакать. Уж коли ты такой умник, стоило бы тебе поменьше верить в собственные достоинства, многих губит не разум, а самомнение. Не считай себя таким совершенством, что с первого же взгляда пленишь любую; если к тебе приглядеться со вниманием, станут видны многие изъяны, а сам ты про них не ведаешь, ибо видишь себя в зеркале собственной самовлюбленности.

Сильвия гневалась все сильнее, но под гневом так явственно сквозила любовь, что от каждого ее обидного слова влюбленность Карденио усиливалась. Он поздравил себя — не с тем, что Сильвия полюбила его, ибо ревновал ее после той ночи, когда услышал от нее признание в любви к другому, и ревность не давала ему поверить в собственную удачу; поздравил он себя с тем, что она стала так разговорчива и человечна. И дабы убедить ее в своем постоянстве и дать ей понять, что первопричиной происшедшей в нем перемены была она сама, он промолвил;

— С какою целью, Сильвия, ты так настойчиво твердишь мне, что все мужчины изменчивы? Дабы убедить меня, что сам я таков. Небу ведомо, что тут многое нуждается в разъяснении. Сущая правда, что ты повстречала меня в этих полях, когда я повествовал им, сколько мук ты мне стоишь и как худо платишь за них, что особенно видно сейчас; но что неправда, так это то, что я будто бы забыл о той ранней поре своей любви. И хотя подозрения твои наводят тебя на другие мысли, я, испытывающий любовь к тебе и поныне, знаю, что ты заблуждаешься.

О прекрасная Сильвия, было бы угодно небу, чтобы все, что ты себе вообразила было правдою, ведь душу твою это не затронуло бы, а мне жилось бы покойнее. Говоришь, ты довольна, что не поверила мне и не полюбила меня, ибо сейчас пришлось бы тебе столь же дорого платиться, сколь горько сетовать. Неблагодарная! Не думай так и не наноси подобной обиды моей влюбленности. Если кажется тебе, что я выказал изменчивость, поразмысли, может статься, я поступил так тебе в угоду: ведь когда женщина в кого-то влюблена, обычно она признательна тем, кто не докучает ей ухаживаньями. Я знаю, Сильвия, что ты кого-то любишь, знаю, что тебя тревожат думы о ком-то другом, и знаю из верных источников, ибо некто услышал об этом из твоих собственных уст; так скажи, велика ли беда, что я пытаюсь отвлечься в шутку, коли ты обижаешь меня всерьез? Не знаю, как могла ты настолько огорчиться из-за этой пустячной раны, когда у тебя хватает духу убивать меня на тысячи ладов. Разве не довольно было с тебя любви моей, Сильвия? Разве не довольно было с тебя, что мною пренебрегли — кто пренебрег, ты знаешь, — ты хочешь, чтобы я продолжал любить тебя и загубил себя, ибо ни ты не могла бы помочь мне, ни мое разумение меня не спасло бы. Ступай своей дорогой и помни: недостойно позволять, чтобы влюбленный распалялся день ото дня все сильнее, а потом лишить его всех надежд, как раз тогда, когда ему уже нет утешения и остается лишь одно отчаяние. Дай мне попытаться забыть тебя, если смогу, раз не нужна тебе моя любовь.

В смущении слушала влюбленная Сильвия эти речи и уже собралась было обрадовать Карденио признанием, что он ошибается, но ей помешали люди, явившиеся выяснить, что же случилось, дабы оказать потребную помощь. Все возрадовались, убедившись, что рана не опасна, хотя потеря крови ухудшала дело. Карденио был препровожден в селение, где весть о несчастье опечалила всех и каждого, ибо Карденио как образец учтивости был всеобщим любимцем, так что только у ревности хватило духу нанести ему обиду, ибо ревность не считается с милосердием и не внемлет разуму.

Несколько дней пролежал он в постели, и Сильвия была с ним так заботлива и любезна, что из благодарности за ее расположение, хоть он и не был вполне в нем уверен, Карденио ей в угоду совершил один поступок, пришедшийся Сильвии очень и очень по сердцу: он написал письмецо той, ради кого отвлекся от служения Сильвии, и в письмеце этом писал, что чувствует себя в здешних местах не столько уроженцем оных, сколько пришлецом, ибо, хоть и были они ему колыбелью, годы отсутствия сделали его здесь чужаком; а потому он не хочет причинять неудовольствие людям, среди коих вынужден жить. Таким образом он недвусмысленно дал ей понять, что любовь их кончена. И Сильвия была этим так довольна, что послала к Карденио одну служанку, которой доверяла, поручив передать ему, что как только окажется он в состоянии выходить из дому, она хочет потолковать с ним обо многих вещах, о которых, может статься, узнает он без огорчения.