Луис Пинедо - Испанская новелла Золотого века

Карденио считал часы в ожидании счастливого дня, когда он открыто потребует, чтобы Сильвия сказала ему всю правду. Сильвия также молила Бога о выздоровлении Карденио, чтобы поговорить с ним не столь сурово и дать больше воли чувству, ибо теперь она так его любила, что приняла решение: коль скоро родители, узнав о ее намерении выйти замуж за человека столь низкого происхождения, откажутся признать ее дочерью и ей придется до конца дней своих носить скромные одежды крестьянки, она все равно пойдет за него и будет жить с ним, даже если утратит великие блага.

Однажды вечером, когда старик Альбанио бранил Сильвию за то, что она не хочет принимать на веру свое благородное происхождение, поскольку не знает своих родителей, в дом постучался неизвестный; он спросил Альбанио и сказал, что с тем хочет поговорить один кабальеро. Альбанио вышел, а Сильвия осталась дома, затаив в сердце отважное свое решение.

Едва старик успел осведомиться, кто его ищет, как к нему в объятия устремилась дама, изящного сложения и прекрасной внешности. Не столько из слов ее, сколько из радостных возгласов Альбанио понял, что перед ним мать Сильвии; впрочем, поскольку дочь унаследовала материнскую красоту, он без труда тотчас же узнал ее. Затем супруг ее, прибывший вместе с нею, не теряя времени на праздные любезности, попросил старика проводить их к дочери, ибо он горел желанием с нею познакомиться. Вошли все они к Сильвии, которая так смутилась от неожиданности, что отцовские ласки принимала почти с неохотой. Родители Сильвии самым торжественным образом выразили восхищение и радость оттого, что желанный миг счастия наконец настал, а также великую признательность Альбанио, которому были они стольким обязаны. Затем мать Сильвии рассказала, что когда она рассталась с пастухом в описанном уже состоянии, все вышло согласно ее воле, но она много лет прожила в разлуке с супругом, получая от него лишь письма и послания, ибо это единственный способ навещать друг друга, доступный разлученным; дело в том, что муж ее в Саламанке убил на дуэли одного из знатнейших кабальеро этого города, а потому вынужден был ради собственной безопасности бежать за границу. В конце концов он дождался королевского помилования, положившего конец судебному преследованию и ссылке; вернувшись на родину, он удостоился посвящения в рыцари одного из орденов и оказался обладателем изрядного богатства, позволявшего ему с честью носить рыцарское облачение; и вот, влекомый любовью — ибо любовь, когда она истинная, не ведает забвения, — и побуждаемый сознанием долга, он отправился в Гранаду, дабы попытаться вступить в обладание матерью Сильвии. Однако же чета убедилась, что отец жены по-прежнему упорствует в своем безрассудном решении, а потому они решили покинуть ночью и тайно Гранаду и найти прибежище в Мадриде, захватив с собою по дороге Сильвию, Объяснив Альбанио, что задерживаться здесь для них крайне опасно, ибо отец жены или его родичи могут здесь их настичь, супруги велели дочери без дальних разговоров собираться в дорогу, чтобы успеть приехать в Мадрид до рассвета.

Все эти новости привели Сильвию в такое расстройство, что она почла бы себя счастливицей, когда бы родилась от простых людей: ведь знатность стоила ей не только несчастия быть неровней тому, кого она боготворила, но и лишала ее возможности хотя бы лицезреть его на радость своим очам. Она попыталась возразить на столь суровое и бесповоротное решение, но безуспешно, ибо родители ее были во власти любви и страха: страх не позволял им медлить, любовь — оставить ее в Пинто. И вот, повинуясь жестокому приговору, заливаясь слезами и чувствуя, что сердце у нее разрывается из-за того, кого она здесь оставляет, она попрощалась с Альбанио в присутствий той служанки, которой доверила свои печали. Сильвия хотела поговорить с ней без помех, дабы та от ее имени рассказала Карденио о печальной причине ее отъезда и он попытался бы увидеться с тою, кто так его любит. Альбанио также был посвящен в тайну, и, прощаясь с ним, Сильвия молила его ради любви, которую он к ней питает, рассказать Карденио о том, что с нею произошло. Альбанио, чтобы ее утешить, пообещал, но потом, рассудив, что такая любовь несовместима с ее знатностью, решил, что поступит разумнее, если ничего не скажет.

Сильвия приехала в Мадрид полумертвая от горя, и внутренний взор ее был устремлен на того, кого очи ее не видели, но кто был душою всех ее дум. Она размышляла о том, что из ее намерения остаться с тем, кто властвовал у нее в сердце, ничего не вышло, и ей не давало покою воображение, подсказывающее, какую обиду нанесет чувству Карденио весть о ее исчезновении.

Отсутствие Сильвии было тотчас же замечено, ибо красота ее была такой драгоценностью, что все жить без нее не могли. Карденио меж тем уже озаботился беззаботностью возлюбленной, ибо она все никак не оповещала его о том, когда смогут они переговорить, а он полагал, что уже вполне выздоровел и полон сил для отважных деяний во славу Сильвии. И тут пришли к нему соседи и рассказали, что она покинула дом своего престарелого отца, и в селенье полагают, что она бежала с каким-то мужчиной, который тайком ею наслаждался: простонародье ведь никогда не довольствуется рассказом лишь о действительных событиях.

Карденио не захотел принять на веру эти вести, дабы не обидеть Сильвию: ведь заподозрить женщину в нескромном поведении без достаточных доказательств значит оскорбить ее честь и выказать мало доверия к ее добродетели. Но, слыша от всех те же слухи и видя, что дома она не появляется, он вообразил, что слухи эти — правда, и стал подозревать, что, пообещав поговорить с ним, она собиралась всего лишь сообщить ему наедине о своем решении, дабы обречь его на жестокое разочарование, а самой бежать с тем, кто втайне удостоился обладания ее красотою.

Карденио терял рассудок, воссылая пени небесам, и клял не только Сильвию, но и всех женщин на свете, ибо в подобных случаях за неверность одной расплачиваются все. «О женщины! — восклицал он в ослеплении страсти. — Вы убиваете без милосердия, суровы с теми, кто любит вас, кротки с теми, кто вас ненавидит! Когда бы можно было прожить жизнь без вас, чтоб избавиться от ваших обманов и неверностей! Всегда помню я слова, сказанные Марком Аврелием в порицание вашей злокозненности: «Женщины, при воспоминании, что я родился от одной из вас, я чувствую презрение к жизни, а при мысли, что живу с вами, чувствую любовь к смерти». Вот слова, достойные мудреца и философа, особливо же если он произнес их, удостоверясь в неблагодарности Фаустины. Вы вечно твердите, что мы изменчивы, и я готов поверить в это не потому, что неверность — мужское прегрешение, но потому, что мы могли научиться ему за время, что провели у вас в утробе.