Ян Дрда - Знамя

— Рус, рус, стайса! Руски партисан, стайса!

Партизаны хорошо знали этот мерседес. Он состоял на «психологическом» вооружении нацистского гауптмана, который сидел с одним батальоном в городке и трясся от страха, ожидая, когда и где объявятся эти проклятые партизаны и что они устроят на следующую ночь. Только благодаря тому, что мерседес обычно держался вблизи городка на шоссе, он все еще уцелел. Поездка до Матеевой хаты для него была смелой вылазкой.

— Сидите, ребята, — сказал Матей рассудительно, — пусть покричит. Все равно они уже наложили в штаны от страха перед вами. Здесь, на вершине, они повернут и помчатся домой так, что снег столбом полетит.

— Руски партисан, стайса! — неслось с автомобиля уже неподалеку от хаты.

Василий чуть заметно кивнул. Партизаны быстро встали, завязывая ушанки под подбородком и поправляя ремни автоматов. Они ясно прочитали в глазах Василия его мысль: когда мерседес скроется за поворотом лесной дороги и станет карабкаться вверх на склон Гржебенов, партизаны нападут с двух сторон и на перекрестке в лесу, где в сугробах колеса забуксуют, «возьмут» его.

Но не успели партизаны исчезнуть в задней комнатке, откуда можно было выскочить через окно в огород, мерседес остановился прямо перед хатой Даржбуяна. Василий еще на минутку задержался у окна. Он заметил, как из-за руля выскочил солдат с рыжими усами и, чтобы согреться, стал приплясывать на снегу. Из противоположной дверки вылез второй, сзади — третий солдат и, наконец, на снег выскочил тонкий молодой лейтенантик, скорее всего тот, что скулил через репродуктор: «Рус, стайса!»

Они о чем-то заспорили между собой. Лейтенантик стал чертыхаться, усач, наклонившись над снегом, чертил на его белой поверхности и терпеливо объяснял что-то офицерику. Потом все четверо уставились на хату Матея.

— Пресвятый боже, старик! — воскликнула перепуганная мамаша Даржбуянова.

— Спокойно, мамаша! — похлопал ее по плечу Василий и легкой волчьей походкой выскользнул в соседнюю комнатку.

— Что ты с ума сходишь, мать? Им холодно, вот они и смотрят на дым из трубы! — сказал Матей, собрав всю свою выдержку. — Поставь чашки для кофе и это сало положи рядом.

Но не успел он и глазом моргнуть, как немцы были в хате. Без стука они гуртом ввалились в кухню и жадно уставились на стол, где дымилось благоуханным паром полуизрубленное мясо.

— Да, да, Schweinfest! [10] Свинина на столе! (нем.) — загудел самый толстый из них и жадно втянул в себя воздух широкими ноздрями. Лейтенантик заорал на мамашу Даржбуянову:

— Was ist denn da? [11] Что там такое? (нем.) — и показал рукой на дверь, за которой только что исчез Василий.

Когда Матей вспоминает об этой минуте, в его прищуренных глазах вспыхивает лукавый огонек.

— Ну, какая ерунда, — говорит он, — я не испугался. Клянусь. Хоть я и знал, что сейчас заварится каша, и притом очень крутая. То есть, конечно, я чувствовал, что по спине у меня бегают мурашки… но меня разбирало любопытство. Я не солгу, если скажу, что человек удивительно устроен. Больше всего меня занимало, кто раньше нападет: фрицы на Василия или Василий на фрицев; за дверью ли еще наши ребята или уже через окошко выпорхнули в лес…

— Так ты предпочел начать сам, неугомонный! — улыбается Барушка.

— Как это так я? — яростно отпирается Матей. — Это он начал первый!

Начал — это верно. И именно этот рыжий. Он подкатился к доске, на которой Матей рубил свинину, и полез прямо лапой в благоухающий фарш. У Матея, увидевшего грязную, поросшую рыжей шерстью руку, мигом вылетела из головы всякая тактика. Он дал кулаком рыжему по уху так, что только хрястнуло.

Вот была после этого свалка! Фрицы скопом навалились на Матея, и не успел он как следует размахнуться, как ему уже крутили руки за спиной.

— Да, в ту минусу я был похож на петуха в лапах у лисицы. Избить их я не мог, вырваться — то же, самое большее я мог бы закричать: «Несет меня лиса за далекие леса, за высокие горы! Котик, братик, выручи меня!» У меня оставалась только одна надежда, что ребята не успели далеко уйти, будут следить за гитлеровцами поблизости от хаты и не позволят отправить меня в гестапо.

Тут кто-то громко постучал в дверь из коридора. Лейтенант отскочил от Матея, вытащил пистолет и крикнул:

— Herein! [12] Войдите! (нем.)

Никого. Через две секунды снова стук, еще громче.

— Herrgotthimmel, herein! [13] Сто тысяч чертей, войдите! (нем.) — заревел в ярости лейтенантик и навел пистолет на дверь.

Ну… и тут дверь распахнулась. Только дверь не из коридора, не та, в которую целился лейтенант, а другая — из чулана, за спиной у офицера. В ней стояли Василий и Митя с наведенными автоматами в руках. Митя строго крикнул:

— Хенде хох!

Он больше ни слова не знал по-немецки, но был твердо уверен, что на войне этого вполне достаточно. Немецкие солдаты, у которых затряслись поджилки, отпустили Матея и медленно подняли трясущиеся руки.

— Ну, давай быстро хенде хох! — рассердился Митя и довольно чувствительно ткнул оцепеневшего лейтенанта под ребро коротким стволом автомата.

Но тут-то и началось мученье. Куда с ними деваться?

Случись такое происшествие в лесу, в бою один на один, ломать голову не пришлось бы. Но гитлеровцы сдались без боя — за исключением лейтенанта, ни у кого не было оружия, — и потому положение оказалось до крайности сложным.

— Советская Армия не убивает пленных! — строго сказал Василий пленным, увидав, что у тех от ужаса подкашиваются ноги.

Правильно. Но куда с ними деваться? От этого неотложного вопроса все помрачнели. Партизаны идут оленьими тропами — сегодня здесь, а завтра — за горой, как горностаи, исчезают они в маскировочных белых халатах из-под носа у неприятеля, рассредоточиваются по одному, по два, проходя опасное место, а готовясь ударить, вдруг собираются все вместе, как пальцы в кулак. Они стремительно, как ястребы, кидаются в бой и всегда так же стремительно разлетаются после одержанной победы. Так куда же при такой тактике девать четырех военнопленных, из которых трое — растолстевшие, малоподвижные папаши, а четвертый — бешеный, как разозленная оса? Ребята предложили было разбить радиопередатчик и мотор, снять мундиры с пленных, погрузить их только в одном белье в мерседес и спустить без мотора прямо вниз в городок. Но это означало бы выдать Матея или, во всяком случае, обрушить на его хату жестокую месть оккупантов.

— А ты что думаешь, Матвей Антонович? — обратился Василий к Матею.

— Да, ребятки, без доброго совета тут не обойтись. Разве что…

Да! Предложение Матея все приняли с восторгом. Через полчаса мерседес исчез в бездонной пропасти, причем он отправился туда напрямик по скалам, прыгая по каменным уступам, и упал внизу в рыхлый снег на дно ущелья просто бесформенным куском металла, как будто растоптанного ногой великана. А четверо пленных, которых тем временем Василий, Толя и Митя допросили в чулане, в сумерках вышли в путь, направляясь к вершинам Гржебенов. Началась метель, которая выдувала снег прямо из-под ступней и через четверть часа превратила пленных в толстопузых снежных баб, с трудом волочащих по сугробам ноги в тяжелых солдатских ботинках. Несмотря на все обещания, немцы были уверены, что партизаны ведут их на смерть… ну, ведь у них был свой опыт, они знали, как это делается в таких случаях в гитлеровской армии.