Аркадий Кузьмин - Свет мой Том I

Но поздней, подлечившись, Махалов с друзьями еще ходил в боевую разведку на Дунае, вследствие чего был опять ранен и в бессознательном состоянии был захвачен немцами; однако через несколько дней сумел убежать из лагеря, скрывался в сенном сарае и способствовал потом побегу из немецкого плена еще десятку наших бойцов. Тогда-то и посчитали его убитым в бою. А впоследствии под Будапештом и появился ему посмертный памятник…

Накоротке повспоминав кое-какие эпизоды из того минувшего лихолетья, Костя расстался с Жорой. Бывший друг боевой укатил с обраткой в родной город Измаил.

В этот непогожий ноябрь Инга нечаянно забеременела. Она родила сына. Отчего смягчилась к ней Мария Ермолаевна, невеликая росточком свекровь, но властная еще старорежимная педагогиня, воспитанная на культивированной педагогической строгости, на незыблемой верности павшему мужу-коммунисту, защитнику. И так Инга уже навсегда задержалась в доме Константина Махалова, мужа, как считала она, несносно-несобранного, порой даже безответственного, не равного ей, умнейшей. И никто из знакомых даже не чихнул оттого, что Нина Павловна, судья, крестная ее, наконец-то, вырастив самостоятельных сына и дочь, рассталась насовсем с мужем-комедиантом из-за его пагубного пристрастия к выпивке, моральной неустойчивости, скандальности, его нежелания или неумения держать себя в цивильных житейских нормах, обязательное условие которых просто, вечно: надо жить для того, чтобы любить, и любить для того, чтобы жить.

Да проще этого ничего не может быть.

Что, нас пьянит поэзия заблуждений? Путы добровольные? Тогда пиши: пропало все. Не воздастся житие.

В переполненном утреннем автобусе, только что он остановился, возникла отчаянная давка; на выходе из него образовалась пробка — сразу никто не мог выйти. И довольно долго слышалась возня и шумели пассажиры. Здорово толкали и стоявшего Антона Кашина.

— Ой, дайте, дайте сначала зайти, а потом уж выходите, люди!

— Нам лишь бы шиворот-навыворот… Как хочу наворочу…

— Да вытолкните вы бабусю, ведь люди спешат на работу!

— Я тоже, чай, не бездельница… Внучат пестую… Попробуйте!..

— Здесь, дама, выходите?

— Нет… Пожалуй, на следующей…

— Так чего же лезете напролом?

— Меня волокут с собой… Ой, сумку, сумку-то отдайте, не тащите!

— А Вы не выставляйтесь! Тоже, растопырилась…

— Ну, сама такая… Пролезайте! Что застряла?

— Подтолкните же ее! Уф, какая толстая! Разъелась…

— Она — в аккурат моя теща: тянет-потянет — вытащить себя не может.

— Однако… Я прошу… Без оскорблений… Ух!

— Все, водитель! Поезжайте! Мы опаздываем!

— Позвольте, гражданин… Оглохли?

— А? Чего изволите, гражданка?

— Вы стоите на моей ноге! Больно — отдавили!

— Разве? Я не чувствую.

— Вот дундук неполированный!

— Комедь!

— Жуткая! — подхватил другой парень. — Может, Гоша, махнем сегодня на эту английскую кинокомедию? Которую пустили в «Великане».

— А ты слышал, какая она?

— Что, фуфло?

— На ней от глупого смеха челюсти сводит: идиотом себя чувствуешь…

— Ну, я идиотничать не хочу…

— Плати, молодежь, за проезд, а лясы после точите…

— Вот так, синьора, и не выбрался из-за Вас…

— Шофер, остановите!.. Мужчина выйти не успел!

— Это от него зависит, — назидательно прокричал в микрофон водитель, увеличивая, однако, скорость автобуса. — Надо раньше думать, а не спать! Вот если бы не мешали нам работать пассажиры! — Он был коренаст, широкоскул, в клетчатой кепке и куртке. Поминутно протирал тряпкой запотевшие стекла кабины и поглядывал в ветровые зеркала.

— Да, если бы нас, пассажиров, совсем не было, было бы совсем отлично, — сказала в тон ему молодайка, прижатая к кабине.

— Смотрю: Вас опять прибило к нашему бережку, — заметил словоохотливый мужчина.

— Да меня было оттерли, а потом тот противный мужлан…

— Что противный?! Из-за Вас же я застрял…

— Я не Вас имею в виду… И там одна женщина решила, что я в капроне — свои когти пустила по моим ногам…

— Мерзость… Сочувствую…

— Ну, выходит кто на площади? — вмешался микрофонный голос. У водителя кроме внутреннего микрофона, по которому он нет-нет и объявлял названия очередных остановок, был еще наружный рупор, по которому он призывал-увещевал пешеходов соблюдать правила перехода улицы.

— Нет, поезжайте мимо! — отозвались сразу три голоса.

— Я выхожу! — прокричал четвертый — женский голос.

И еще:

— А впередистоящие выходят?

— Знаете, чтоб опечатки не вышло…

— Я почти полчаса ежедневно утром трачу только для того, чтобы вбиться в автобус. А прибавь еще вечер…

— Как Фигаро. Туда-сюда бегаешь… А за опоздание влетит…

— Пройдите вперед! Стоят себе, как истуканы некормленые…

Там что-то зазвенело. Готово: выдавили стекло.

— Ну, пройдите же вперед немного!

— Да стойте спокойно! Ух, какая настырная баба. Еще кулаками работает!

— Ведь можно потесниться чуточку. Я прошу… Кондуктор, попросите!..

— У меня уж язык отнялся, дама, — сказала равнодушно та.

— Не держите заднюю дверь! — крикнул в микрофон водитель, тронув автобус с места. — Ну, давайте утрамбовывайтесь!

Все засмеялись, потолкались, но дверца все-равно не закрывалась. Шофер вышел, выругался и толкнул кого-то, после чего дверца подозрительно легко захлопнулась.

— Ну, вот, парня, кажись, столкнул, не могли на сантиметр продвинуться в салоне, — сказал мужчина с рассудительной интонацией.

— Молодой еще — добежит, — сказал женский жалостливый голос.

— У Вас же и философия, тетенька… — сказала девушка. — Молодому человеку и нужно всюду успеть. Иначе ничего-то не успеется у него.

— Не успеется — города не залягут, как бабка говорила.

— Муравейники живучи.

— Но Вы-то, небось, влезли. Влезли — и еще скулите тут…

— А шоферу каково? Может выпасть человек… С него-то спрос…

— Каждый прав.

Женщина с жалостливым голосом и со светлыми, как стало сейчас видно Кашину, глазами навыкате, натурально ойкнула, что автобус, тормозя, заскользил задними колесами и, сильно накренившись, качнулся вбок:

— Что он, с ума сошел? Со вчерашнего дня, наверно.

— А что было вчера?

— Такой же суматошный день.

«Что нами движет? — Заразмышлял Кашин. — Неуправляемость потока… Стихия… пала и на долю землян… вследствие жалкой философии неодержимости, прославления духа наживы и ценности поклонения… Люди нисколько не ведают, какие будут и откуда придут последствия и знать того не хотят… Они лишь роятся в предугадывании бытия своего — и гибельно спотыкаются…»

— Вы все разговоры на «потом» оставьте, а сейчас платите за проезд, — внушительно скомандовала кондукторша.