Аркадий Кузьмин - Свет мой Том I

— Айда, приятель, с нами, коли так: сейчас что-нибудь придумаем, не может не быть выхода; не ждать же нам, когда рак на горе свистнет.

Незнакомцы, подхватив, поволокли за собой обыкновенные, но отяжеленные чем-то — будто камнями — мешки и пошли по путям вдоль всяких вагонов, отыскивая по меловым записям на них попутный транспорт. Антон охотно присоединился к ним, должно быть, тертым путешественникам, — из расчета, что втроем-то им действительно было проще что-нибудь сообразить и легче выпутаться из непредвиденно создавшегося положения.

— Ты не опоздаешь с нами, браток, — говорил солдат. — Будь спокоен!

— Я-то лишь боюсь, что моя войсковая часть могла убыть неизвестно куда, покуда я в отпуске проваландался, — признался Антон.

— В таком разе — прямо к коменданту топай, — наставлял сержант. — Так, мол, и так… Докладываю: я такой-то…

— Да станет ли он разбираться со мной? Что вы! У него, должно, своих, комендантских, дел невпроворот…

— Ну, впроворот-невпроворот, а это его прямая обязанность, запомни, — назидательно наставлял приветливый сержант с естественным проявлением к Антону, как к младшему, необходимой солидарности; — он должен знать дислокацию военных частей, точка. Проверит и готово. Только так, не иначе, браток, в нашем деле.

Им посчастливилось: полазив по междупуткам, они выяснили, что ночью один товарный эшелон пойдет на Смоленск. Антон первым залез в облюбованный вагон, дверь в который насилу отодвинули настолько, насколько можно было пролезть внутрь. Затем прошмыгнули сержант и солдат с мешками (они, как сказали, везли в роту мыло, получив его где-то на базе). Сгущались сумерки, и в вагонных потемках сержант посветил-пошарил тут-там слабеньким лучом карманного фонарика:

— Так-так, елки-палки… С комфортом нас!..

Теплушка была доверху загружена штабелями обыкновенных крестьянских дровней-розвальней. Словно кем-то воочию подтверждалась, несмотря ни на что, толковая поговорка: «Готовь сани летом, а телегу зимой». На солдатское счастье в дровнях сиротились кучечки соломы — они годились под постель. Так что втроем, разобравшись, кое-как втиснулись лежа в какие-то образовавшиеся междровневые пустоты.

Однако в связи с посвежелостью в майском воздухе и набравшим с ветерком скорость поездом, когда теплушка раскачивалась и поскрипывала, должно быть, всеми своими болтами и заклепками вместе с поскрипывавшими при раскачке и трущимися между собой дровнями, Антона, и одетого в фуфайку, начал донимать холод. Да и попутчики его также слышно покряхтывали, шевелились, ворочались и поеживались. Наконец те не выдержали: во время одной остановки состава пошли на разведку — поискать, где потеплей в нем.

Поезд снова дернулся, пошел; Антон сквозь дрему почувствовал, что остался в вагоне один; он только был уверен, что его спутники не отстали от поезда, нет, а точно нашли что-нибудь стоящее. Он угадал: при очередной остановке они пришли за ним, повеселевшие:

— Ну, вылазь, приятель, из берлоги! Идем с нами! Там теплей — есть печечка. И притом девушки интересные ждут. Шмотки свои не забудь! Прыгай!..

— Какие еще девушки? — ворчал Антон, полусонный, зевая.

— Потерпи, браток, немножко: сам увидишь, — был ответ довольного всем сержанта. — У тебя дорога дальней нашей. Так что тебе кстати…

Поразительно то, что совсем незнакомые люди столь заботились о нем…

Дверь вагона, лязгнув, откатилась. Антон цепко схватился за поручень. Раз! — И поднялся в теплушку. Поздоровался немедля.

В теплушке, освещаемой блекло, с провалами, светом фонаря «летучая мышь», что висел на гвозде, вбитом в стенку, был довольно разнообразной формы груз, в том числе несколько огромных дубовых бочек, уложенных в ряд вдоль вагона, т. е по движению поезда (чтобы не катались), топилась печка-буржуйка и полулежали на вещах, по-девчоночьи подобрав под себя ноги, две — белокурая и темноволосая, с челкой, — девушки в военной форме. И белокурая воскликнула:

— О, мальчик какой — товарищ ваш! Берем, берем его! — И пожаловала его, Антона: — Так располагайся, пожалуйста, где хочешь… Можешь — вот — на бочках устроиться, прилечь; возьми там подстилушку — все помягче тебе будет…

— Так что же в них везете, красавицы? — Присел сержант на ящик. — Горючее, что ль?

— Смотря какое. — Догадливый его напарник хихикнул в большой кулак.

— Без секретности: это — пиво, — сообщила темноволосая девушка. — Да, бочковое.

— Пиво?! Так развозите?..

— А чему вы удивляетесь? Мы сопровождаем военторг и впрочем, не имеем никакого права впускать посторонних в вагон с имуществом. Но что возьмешь с вас, упрямцев… Вы, мужчины, способны уговорить кого угодно…

— Да, да, представьте, как иззябли и не можем уже быть без вашего тепла… — Довольно ухмыльнулся, подстраиваясь, сангвиничный сержант. — Все — потому, девушки хорошие…

— Какие вы речивые… Заслушаться можно…

И, как водится у молодых при таких знакомствах, пришедшие солдаты и девчата стали дальше перебрасывать между собой, словно пробный отскакивающий мяч, легкий необязательный разговор. Подружки, не договаривая всего, что они хотели сказать, раззадоривали, вызывающе смеясь, командировочных и вовсе не замечали уже Антона, прикорнувшего на пивных бочках; они, во всяком случае, не проявляли к нему никакого интереса, покамест не расспрашивали его ни о чем.

Антон, покатываясь на бочках, забывался во сне и дремля, пропустил минуту, когда вышли из вагона его доброжелательные попутчики; открыв глаза, он обнаружил к своему огорчению их исчезновение. Синевато уже светало (фонарь не горел), и видно было, что вместо солдат на ящиках, — перед сонливо маявшими в креслах девушками, — примостились уже две женщины — крестьянки в платках, мешочницы.

Эти дорожные страдалицы, придерживая руками свои котомки, узлы, как раз жаловались девушкам на то, как у их соседки вот так — на ходу поезда — какие-то ворюги вытащили из вагона вещи: подхватили крюками и вытащили вмиг, а другую бабу и саму чуть было не выкинули заодно с мешком — зацепили ее за ногу, поранили.

Слушательницы удивлялись, ойкали.

Да, жители стихийно ездили в хлебные и менее пострадавшие районы, чтобы поменять вещи на зерно, картошку, чтобы как-то кормиться, кормить детей. И Кашина Зоя также разменивала — и даже сохранившиеся отцовские вещи. Нужда поневоле заставляла. Народ ко всему прилаживался.

Светившее и гревшее солнце уже поднялось в небе довольно высоко, когда вагоны, изгибаясь дугой, вползли на большую оживленную станцию Смоленска, за которой далеко проступали его разрушенные очертания. Поблагодарив за приют военторговских девушек, Антон опять закинул за спину вещмешок и зашагал туда — прямо по междупутью, мимо вагонов, паровозов, спускавших пар, мимо стрелок с фонарями, семафоров, работавших мастеровых. На ходу жевал сестрины пирожки с картошкой и луком.