Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Половцы и вправду зашевелились. Одни погнали коней на луг, а те, что остались — не менее двух тысяч — начали взбираться по крутому склону к валу.

— Идут, проклятые! — И Мотыга закричал охрипшим голосом: — Братья! Стерегись! Опять начинается!.. На валы все! За заборола!

Он остался на восточном валу от Сулы, а Кузьмище быстро перебежал к воротам. Там наиболее опасное место, так как со всех сторон городище окружали глубокие овраги и кручи, а возле ворот от материка его отделял лишь сухой ров.

В городище тревожно затрубили трубы. Отовсюду к валам собирались лубенцы. Они несли луки-самострелы, длинные деревянные двурожковые вилы, чтобы отталкивать от стен лестницы нападавших, кошели из лозы с песком и землёй, чтобы засыпать ими глаза атакующих, подвозили кипяток и растопленную смолу… Мужчины становились к бойницам, женщины, подростки и старцы подавали им все, что требовалось для обороны. Даже раненые, кто ещё имел силы, брали копья или топоры и становились в ряды защитников. Повсюду стояли бочки и ведра с водой, чтобы гасить пожары.

Лубен в который уже раз готовился дать отпор врагу.

Кузьмище поднялся на надвратную башню и охнул: тысячи половцев окружили городище — и вдоль рва, и по горе, и по яру, что сразу отвесно обрывался в конце рва, и по широкой, глубокой долине, где текла Лубенка, и вдоль Нижнего вала возле Сулы… За рвом, на высоком холме, стояла группа всадников — ханов и их охранников. Среди них выделялась могучая фигура великого хана.

Кончак!

Его Кузьмище сразу узнал, хотя и прошло много лет, когда вместе с князьями гнался за ним да за Игорем от Щекавицы до самого Днепра. Ох, какая была тогда возможность схватить сучьего сына! Если б не случайный чёлн, стоявший у берега, не проливали бы ныне лубенцы свою кровь, не покрывалась бы Переяславская окраина трупами и пожарищами! Но, увы! Не повезло тогда!

Солнце клонилось к западу и, выглядывая из- за ханских спин, слепило Кузьмище глаза. Хитрый аспид — Кончак! И тут всё продумал. И солнце, ослепляя глаза русичам, ему помогает!

Кузьмище засунул за пояс боевой топор, взял в руку тяжёлое длинное копье.

— Ну, братцы, стоять крепко, ибо так или иначе — всё одно смерть! Сейчас начнётся!

Словно угадав его мысли, Кончак поднял руку и подал знак к началу наступления.

На приступ ринулись тысячи воинов. Они, как муравьи, лезли по крутым склонам наверх, пускали стрелы с привязанными к наконечникам горящими кусочками смолы, размахивали саблями и копьями. Те, которые бежали через ров, несли с собою длинные штурмовые лестницы.

И надо всем этим нёсся протяжный грозный рёв: «А-а-а!..»

В городе вспыхнули пожары. Их гасили женщины и дети.

По всем окраинам городища, где вал возвышался над крутыми склонами, половцы сумели подняться лишь до подножия вала, а во многих местах вообще не поднимались. Как им было подняться по отвесным глиняным стенам? Они только запускали вверх стрелы с горящей смолой, пытаясь поджечь сухое дерево заборол, да непрерывно кричали, чтобы нагонять на урусов ужас и чтобы те, пребывая в постоянном страхе, не успевали вовремя перебрасывать подмогу туда, где больше всего в ней нуждались.

Зато возле городских ворот завязалась лютая сеча. Хотя степняки не были обучены брать штурмом укреплённые города и неохотно шли на приступ, они имели многократное преимущество в людях и, пользуясь этим, все лезли и лезли на стены, как саранча.

Кузьмище едва успевал со своими людьми отталкивать лестницы и сбрасывать с заборол тех степняков, которым удавалось взобраться наверх. Он носился по дощатому помосту, как вихрь, и его громовой голос звучал повсюду, где было тяжелее всего.

— Держитесь, братцы! Держитесь! — всё время подбадривал он защитников. — Половцы выдыхаются! Уже все лестницы лежат внизу разбитые! А без лестниц им на вал не взобраться! Да и вечер скоро — и мы сможем передохнуть!

Солнце действительно быстро садилось за далёкий горизонт. Ещё час-другой — и стемнеет.

Понимал это и Кончак.

Когда стало ясно, что к защитникам на валы и заборола не так просто добраться и что они, несмотря на большие потери, не думают сдаваться, он приказал пустить в дело таран. Это было простое, наскоро приготовленное стенобитное устройство — тяжёлый комель толстого дуба. Его на арканах, вожжах несли полсотни дюжих половцев. Простое, но опасное орудие. Вот они перебрались с ним через ров и медленно приближались к воротам. Ещё сотня нападавших шла рядом со щитами и закрывали ими от русских стрел тех, кто нёс таран, и себя.

Кузьмище сразу сообразил, какая это угроза для ворот, а значит и для городища, и для лубенцев.

— Братцы, стреляйте! Но стреляйте не торопясь! Цельтесь точнее — в руки, ноги, куда сможете попасть, только не в щиты! Чтобы побольше аспидов поразить! — кричал он, а молодому долговязому кмету тут же приказал: — Беги что есть духу к посаднику Мотыге — пускам берет сотню, а то и две людей и поспешает немедля сюда! Да пусть захватят мешки и заступы — закладывать ворота землёй! Беги!

Женщинам велел нести и тащить к воротам все, что могло сгодиться для этого: доски, бревна, корзины с землёй, скамьи, столы, рогачи, возы, кадки и чаны — все, чем можно засыпать, забить большую дыру в валу, если кочевникам удастся высадить дубовые, окованные толстыми железными полосами ворота.

— Давайте сюда кипяток, подогревайте смолу! Наливайте их в горшки, глиняные кувшины, чтобы трескались на головах нечестивцев! Несите все, что можно бросать в них, — камни, колеса, бочки, жлукта, столы! Все, даже одежду, постели, седла… Только бы помешать поганцам орудовать этой колодой!

И полетело на головы нападавших все, что нашлось в городище. Тем временем Мотыга с сотней воинов закладывал ворота мешками с землёй, и вскоре здесь выросла тяжёлая и крепкая преграда… Когда уже в сумерках, невзирая на потери, половцы раздробили ворота, неожиданно наткнулись на непробиваемую земляную стену. Хан Туглий, руководивший здесь наступлением, кинулся к Кончаку — что делать?

Кончак скрипнул зубами, выругался и повелел снимать осаду. И так он потерял здесь столько дней! А предстоят ещё новые бои — Переяславль, Киев! Стоит этого какой-то Лубен? Он возьмёт его на обратном пути! Когда падёт Переяславль, когда склонит голову гордый златоверхий Киев этот орешек сам упадёт в его руки! Ой-бой!

Утром лубенцы высыпали на валы и с удивлением и радостью увидели, как огромное половецкое войско, вздымая за собой тучу пыли, быстро покатилось на запад. Трудно было этому поверить, но Кончак снял осаду, которая стоила ему нескольких сотен воинов и напрасно потраченных дней.

Кузьмище смахнул с глаза слезу, сгрёб друга Мотыгу в медвежьи объятия и радостно прогудел: