Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Князья ехали верхами, а Ярославна с детьми — в большом крытом возке, выложенном изнутри коврами и подушками. Позади, немного отстав, гарцевали на конях молодые гридни, небольшая княжеская охрана, а ещё дальше — погромыхивал по накатанной дороге обоз с припасами и одеждой.

Игорь ехал задумчивый, грустный. Владимир это заметил.

— Вижу, неприятно будет тебе встретиться со Святославом и Рюриком, брат?

— И неприятно, и нелегко, — ответил Игорь. — Чувствую свою вину… К тому же на снеме нужно будет встретиться со многими другими князьями. Что я им скажу? Войско погибло, сын, брат и племянник в полоне… Позор-то какой!

— Будет тебе об этом думать, брат. Кто идёт на брань, тот должен быть готов к наихудшему — к поражению, к разгрому, к ранам, а то и к смерти. Тебе не в чем себя упрекнуть. Ты вступился за оскорблённый, посечённый половецкими саблями народ наш, за землю нашу! Ты не уклонился от битвы, ты был ранен и продолжал мужественно биться, пока была возможность. А ворог вдвое, втрое, а может, и вдесятеро превосходил тебя силой. Битва о том говорит, что ты сделал все, что мог, а то и более того… Тебе не от чего краснеть перед князьями. Не одному из них приходилось даже спасаться бегством от половцев, ибо это сильный ворог, и потому, я думаю, ни один из них, разве что кроме Ярослава Киевского, не скажет тебе ни слова укоризны… Да и нет необходимости тебе оправдываться перед ними. Слово о твоём походе скажу я!

— Ты? — Игорь недоуменно взглянул на Владимира. — Что же ты можешь сказать, если сам там не был?

Владимир усмехнулся.

— У меня есть, что сказать. Положись на меня. За эти дни я уже многое обдумал, взвесил, отчётливо себе представил. Я расскажу, княже, и про твой поход, и про героическую, но для тебя несчастливую битву, и про твой смелый побег. Я обращу слово к князьям не осуждать тебя за поражение, ибо кому оно не известно, а призову их всех вступить в золотые стремена за обиды нашего народа, за раны твои, Игорь, за землю Русскую! Так я им скажу…

Игорь вздохнул и покачал головой.

— Поступай, как знаешь. Я тебе верю: ты мудрый, книг много читаешь и сам их пишешь, брат мой.

В Чернигов они прибыли на третий день, под вечер. Ярослав на радостях велел ударить в колокола, крепко обнял Игоря.

— Брат, сокол наш ясный, живой! Прилетел! Я так рад, так рад! Слов не хватает, чтобы мою радость высказать!

Говорил он искренне, от сердца. Он даже прослезился, обнял Игоря, повёл в хоромы. Там стольники и чашники уже накрывали стол.

После первой чаши Игорь, сидя рядом с Ярославом, коснулся его руки.

— Княже, мои земли по Сейму остались оголёнными. Едва наскрёб зброи на два стяга и послал в Путивль. Помоги! Боюсь, что Кза или Кончак улучат время и нападут. А чем обороняться?

Ярослав сразу же заверил:

— Дорогой брат, безопасность твоей земли — это порука безопасности и Черниговской. Я пошлю на Посемье помощь — целый полк пошлю завтра же или послезавтра. Можешь не сомневаться.

Игорь просиял.

— Благодарствую, княже, — обнял он Ярослава. — Вовек не забуду твоей братской помощи… В Киев вместе поедем?

— Пожалуй, нет. Я позднее поеду, чтобы только за день до снема прибыть, — ответил Ярослав.

— Ну, а я переночую у тебя — и сразу в путь. Хочу просить у Святослава с Рюриком, чтобы и они помогли мне воинской силой…

Чем ближе подъезжал Игорь к Киеву, тем большую тревогу чувствовал, тем сильнее ныло сердце. Разум подсказывал, что Святослав пригласил его к себе на снем не для того, чтобы укорить, принизить его перед князьями за бесславный поход. Видимо, его присутствие понадобилось для чего-то иного, может быть, даже для того, чтобы сговориться о новом совместном походе против половцев, который сможет вызволить несчастных северян из полона. Но сердце всё же ныло от тоскливой боли, и на душе было тяжко, будто от предчувствия какого-то несчастья.

Стоял тёплый летний день. Над Днепром сияло предвечернее солнце, из кибитки, в которой ехала Ярославна с детьми, доносились весёлые щебет и смех. Это князь Владимир — он ехал рядом с кибиткой — смешил малышей какими- то выдумками и рассказами, на которые был большой мастер.

Игорь тяжело вздохнул — ему было не до смеха. Хотел отвлечься видом местных красот — зелёных лесов Дарницы, переправы через Днепр, золотых крестов Печерского монастыря и стольного града Киева, что открылись взгляду с левого берега Днепра. Но ничто не могло снять с сердца нарастающую тревогу, которая угнетала его до самых Золотых ворот. И только въехав в город, он немного успокоился, вернее сказать, просто отключился от своего внутреннего состояния, так как его внимание привлекли толпы людей, гомон улиц и майданов, громкий и весёлый перезвон бесчисленных церквей, зазывавших киевлян к вечерне.

От Софии Игорь послал своих гридней к городу Владимира, чтобы оповестить князя Святослава о прибытии. И это снова его взволновало — встретит ли его сам Святослав, если он дома, или вышлет навстречу кого-нибудь из приближенных? Последнее могло означать не что иное, как неуважение, обиду. Тогда он сразу же повернёт назад и направится к Славуте, где — он прекрасно знал — его сердечно будет приветствовать старый учитель-наставник.

Но произошло то, чего Игорь совсем не ожидал. Ещё издалека, лишь миновав Софийские ворота, которые вели из города Ярослава к городу Владимира — резиденции великих князей киевских, он увидел идущую ему навстречу большую группу нарядно одетых людей. Среди тех, кто шёл впереди, Игорь узнал Святослава и Рюрика. Все медленно, степенно двигались от княжеского белокаменного терема с красивой башней над вторым этажом к Десятинной церкви. Вот они уже на площади перед Квадригой — четвёркой резвых медных коней, привезённых Владимиром Святославичем из Херсонеса.

Игорь сразу же остановил коня, спешился и, сняв шапку, быстро пошёл к великим князьям.

Ему навстречу отделились от сопровождающих Святослав и Рюрик. Святослав вытянул вперёд руки, седые волосы отливали серебром. Он принял Игоря в свои объятия.

— Брат! Страдалец наш! Я несказанно рад приветствовать тебя в славном златоглавом Киеве!

Рюрик подошёл с другой стороны, тоже крепко обнял его.

— Я тоже рад, княже! Очень рад!

Тем временем княгиня Мария Васильковна кинулась к зятю — Владимиру Ярославичу, обняла его склонённую в поклоне голову, всплакнула, прошептала сквозь радостные слезы:

— Володюшка! Владимирко! Бесталанный наш!

Старая княгиня не могла и через много лет забыть свою покойную дочь Болеславу и всю свою безмерную любовь перенесла на зятя, который до сих пор так и не женился — остался вдовцом. А за то, что Владимир, как поговаривали, имел какую-то там вдовицу-попадью, не держала на него сердца: дело молодое, не век же ему в монахах ходить.