Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)

Не стерпела княгиня, уточнила:

– А ты бы советовал мне, то есть указывал – как править.

Не смутился воевода и взгляда не отвел:

– Напрасно укоряешь. Подумай, княгиня, кому мешали мои голуби? Кто может бояться быстрых новостей? Видимо, Ладоге есть что скрывать от вещего Олега. Я же не рвусь к власти. Но предан великому князю, а больше никому не обязан. О нем пекусь. О его деле – о государстве. И о тебе, ты его настоящая наследница.

Ольга могла позвать своих гридей, и воеводу бы схватили, казнили за измену: шутка ли, князь-Игоря отравить! Могла сделать вид, что испугалась или не поняла. Могла спорить, выяснять детали. Но время кончилось. Она знала, чего точно не могла: не могла быть слабой и счастливой, заниматься лишь счетом дней до долгожданного и немного страшного срока, до родов. И знала, что Свенельд говорит правду. Потому наклонила голову и ответила:

– Жди!

Он понял, время кончилось. Но промолчал. Голуби уснули в голубятне, верхового гонца в Киев остановят стрелой, едва покинет город. Кроме Ольги, никто не сумеет передать весточку великому князю и предупредить о неясной пока опасности. А Ольга в тягости, Ольга любит и великого князя, и мужа.

Воевода поклонился, вышел прочь. Ждать он еще не научился. Но надеяться умеют все, надеяться в крайнем случае на собственный меч. А еще он знал с горячностью молодости, не понимая, почему должен уважать отжившие законы родства, знал, что княгиня, увенчанная красотой и мудростью, предназначена в жены ему, его желанием предназначена, а стало быть, и богами. И живи они, как прежде, за Варяжским морем, он взял бы ее, Ольгу, если бы не клятва князю Олегу. Клятва, которую никто не просил.

Нелюбовь к слабому жадному наследнику Рюрика, к Игорю, он перенесет на его сына, правда, без презрения, испытываемого к отцу, хоть это будет и ее сын, хоть будет великим воином Святославом. Но что такое сын женщины? Женщины часто рожают, сыновей много. А великий воин? Он сам – великий воин. И уже доказал это.

Найденыш заснул и тотчас проснулся, как от толчка. Голова не болела, но с правой стороны ее словно распирало изнутри. Как от сильного удара чем-то быстрым и круглым, вроде копыта. Сон еще дрожал перед глазами: длинный, подробный, хотя спал мальчик недолго. Снилось, что идет по круглой поляне, заросшей калганом и клевером, рядом мужчина средних лет, лицо мужчины казалось знакомым и даже родным, но имени он не помнил. Ни имени, ни того, кем ему приходился спутник. Наверное, родственник, но не отец, а может быть, учитель. Выглядел предполагаемый учитель неважно: длинная не по росту, грязноватая подпоясанная рубаха, домотканые полосатые порты, плащ, подбитый засаленным бурым мехом, таким же спутанным, как борода учителя, густая темная борода, а вот брови редкие и клокастые. Зеленоватые маленькие глазки смотрели с непонятной жалостью, пухлые губы учителя, губы обжоры и краснобая, подвижными червяками лезли из бороды, извивались.

Найденыш напрягся, пытаясь услышать, что говорит учитель. Тот рассказывал или выспрашивал – во сне казалось непонятным, кто из них двоих видел это, – о каком-то огромном святилище. Святилище было не слишком близко к Городу, но не за морем. Повествование велось хоть и без должного почтения – у соседних-то волхвов мудрости поменьше, чем у наших, говорил учитель, боги у них немощнее, – а все равно получалось страшненько. Учитель же, видимо, хотел, чтобы получилось забавно. Но чермная кровля с проемом для дыма посередине, багрец занавеса, пурпурная дорогая шерсть на богатых сундуках превращали белого четырехглавого бога, обитающего в капище, в кровавого. Идол качался на красных волнах внутри четырехстолпного храма, поворачивался то одной, то другой гранью, и даже ласковая Богиня с кольцом в руке, навеки прикованная к идолу, поскольку составляла с ним одно, глядела грозно. У входа толпились волхвы и конюхи.

Священный конь прижимал уши, ронял пену с морды. Его белые бока, заляпанные грязью, тяжело вздымались, гладкие ноги с тяжелыми подковами дрожали. Каждое утро коня вычищали серебряными скребницами до белоснежного блеска, спутанную долгую гриву разбирали и причесывали волосок к волоску, но нежные ноздри чуяли врага, конь тихо ржал, изгибал шею, ворочал огненным глазом. Ночью ему опять предстоит сражаться с врагами, биться грудью в черные груди других коней, кусать неведомых всадников, уворачиваться от ударов копий, выносить невидимого хозяина с поля боя, переплывать злую реку, переходить топи, осыпая брюхо ископытью, брызгами темной болотной жижи, зловонным узором покрывающей сияющую шкуру. Таким его найдут утром храмовые конюхи, но неповрежденным останется кольцо в стене конюшни, не распутанным хитрый узел поводьев; не порван чембур, не распечатаны надежные заговоренные запоры на дверях. Только сбитые подковы, брызги грязи да тяжелое дыхание расскажут о ночной битве. Конь Свентовита живет вечно, он всегда одного возраста, он не бегал счастливым стригунком за ласковой светлой кобылой, не пил ее молока. Он, наверное, питается кровью и рвет мясо широкими зубами, вырезая полосы кожи из человечьих спин, как сам Свентовит; пусть учитель в страхе отрицает это и рассказывает сказочки о заповедных лугах, куда водят коня на выпас храмовые конюхи. Этот конь прибегал ночью сюда, в землянку на краю поляны, и ударял копытом, пробивая стены, доставая до головы, до правой, распухающей изнутри стороны, до хрупкого виска.

Учитель пугался и заговаривал о своих богах, о домашних богинях Рожаницах, о Небесных Владычицах. О том, как велика была их сила в давние времена, когда самого Рода еще не существовало, а теперь уж и Роду не служат. Они заселили леса зверями, реки рыбами, поля злаками, а когда изобилие пришло на землю, родили людей. Рожаницы живут высоко в небе вместе с птицами и до сих пор рожают для людей все необходимое. Рода тоже родили они, и всех мужских богов, и самого великого Ящера, который пожирает по ночам солнце. Но сперва одна из них родила другую.

Учитель сам не видал, но еще дед его деда рассказывал про крошечных пятнистых оленят, льющихся на землю из тучи небесной, где укрылись Рожаницы. Да вот здесь это и было, на этой самой поляне, у родника – выдоха Рода, под этой ольхой с зелеными шишечками, учитель может поклясться бородой, а вообще-то он и сам видел что-то такое, точно видел, сейчас вспомнил, понимаешь. Они с Вольхом еще пили очень душистый ставленый мед, так что дед деда ни при чем, они с Вольхом сидели на высоком берегу и видели, как туча над Волховом разродилась дождем из рыб, больших и малых, серебряным веселым дождем, рыбаки еле успевали утаскивать добычу, мальчишки гонялись по берегу, хватая крупных, бьющихся на песке сигов, щук и лещей. Хотя лещ, знамо дело, дрянная рыба, костлявая, вот белорыбица – это да, а ведь белорыбица, говорят, жена Ящера. А то еще говорят, что Ящер умыкнул жену у вспыльчивого Перуна, поднявшись по Млечному пути, потому Перун без жены остался и до сих пор зол на Ящера, да сил не хватает отомстить. Зачем Ящеру Перунова жена, непонятно… У Ящера Купала есть… Белорыбица есть… А про белорыбицу, да, белорыбицы тоже много нападало из той тучи небесной, они с Вольхом вполне могли спуститься и набрать, навялить на всю зиму, засолить, да не хотелось разговор ученый прерывать, под чашу с медом хорошо разговоры ученые вести, дело такое. Оставили рыбакам и речным куличкам-зуйкам всю добычу, пусть их, не жалко. А Вольх-то хоть и думает, как все корелы, что мир со дна моря подняла серая утка, а значит, утка всему начало, Рожаниц почитает все ж.