Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)

– Не спрашивай лишнего, Бул, – отвел глаза Дир. – Тебе семью кормить надо…

– Задумали что-то. Не пойму лишь, при чем Сновид… – Бул с обидой посмотрел на друзей. – Боитесь, что старый князь в небывалую силу войдет? Вернутся послы с договором о мире из Царьграда, вернется дружина, князь Олег после греческой земли и Табаристана другие земли воевать пойдет. Слышали уж о его великой мечте, последний воин и то Персией бредит. Это только народ в городах да деревнях ничего не знает. Все вещий Олег в походах, воюет да завоевывает, власть крепит. А народ без великого князя, с одними посадниками да подколенными князьями, распускается. Вот, чтобы легче управлять, назначит вещий Олег Перуна главным богом для всех, и прежде всего для дружины. Меньше богов – власть жестче, править легче. А дружине обидно, в дружине урман много, им важнее Один. И наши родные здешние боги разгневаются, Ящер не простит. На нас, волхвов, разгневаются, не на князя. Так думаете?

– Простым глядишь, как наемник, как варяг какой. Поди, и умываешься теперь в бадье, по их обычаю, не в проточной воде, вот мозги-то и застоялись, – Щилу не сиделось на месте, он вскакивал, топтался, дергал себя за бороду, вновь садился. – Не боги, Бул, люди рассерчают. Где уж тут – легче управлять. Смута пойдет. Сколько здесь племен и родов, у каждого свои боги, но сжились, но привыкли друг к дружке, хотя вон Дировы соплеменники по сию пору Хийси боятся, а дружина превыше всех не только Одина, но и Тора чтит, и тут – на тебе, старые святилища рушить, верных богов в Волхове топить, а новых идолов ставить! А они, эти новые идолы с золотыми усами, когда еще силы накопят!

– Где ты такое видел? Чтобы богов в Волхове топили? – изумился Бул, а Дир нахмурился.

– Не я, найденыш Сновид во сне видал, мне рассказал, дело какое. Как в самом главном святилище, в Нове-городе, свалили Ящера, и Мокошь, и Ладу, а на их место поставили Перуна с громом в руке, в золотых усах… Жертвы ему привели – не кобылку, нет… Ладно, чего про жертвы-то, может, ошибся мальчик во сне… А Сновидом мы его нарекли, потому что сны у него вещие, – потупясь, отвечал Щил и чертил на траве, влажной от ночной росы, громовые знаки, защиту от злыдней, стерегущих опасные речи: зазеваешься, скажешь лишнего, вот и цапнут. Он говорил с другом, не должен был опасаться, и рассказать хотелось – прямо язык чесался, но смутная тревога, словно ночная роса, осыпала сердце.

– Торопишься, Щил! Разболтался, – Дир вскрикнул гневливо, и вилы на ольхе испуганно умолкли. – Дело не в народе. Не того боюсь, что люди взъярятся. Наследник Рюрика рвется к власти, и то, подумать, он не много моложе нас, а все сидит под Змеем, своей воли не ведает. Князь Игорь пойдет на все, чтобы власть получить, а как он человек осторожный, то сподобляется к делу тайно, не в думе, не в бою – неужто станет биться с опекуном, какого отец назначил? Да с каким опекуном – с дядей, родным братом матери? Отравит он вещего Змея тишком – и все. Объяснит болезнью не то случайностью. Проворно избавится от ближних бояр и свойственников Змея, почнет резню, много людей погибнет, деревни пожгут, а то и Ладогу, – Дир запнулся, недолго подумал и решительно докончил без иносказаний и намеков: – Князь Олег едет сюда не жертвы к Перунову празднику выбирать, а за Игорем, за наследником приглядеть, проверить, – что за новая у того дружина, что за настроения. Дружину-то не для похода Игорь сбирает – власть отъять. Свенельд еще… То Олегу как сын был предан, теперь перешагнул к Игорю. Ясно, что Олег его направил, но ведь Игорь не глупец, не станет терпеть подле себя обычного соглядатая-наушника Олегова. Видать, договор есть меж ними. По всему, Свенельд о своей власти печется. Он хитроумен, молод, и Змея переживет, и наследника. У вещего Олега на невестку, на молодую княгиню Ольгу надежда да на Асмуда, сына своего, пусть от побочной жены, бывшей рабыни. Но Асмуда нынче близко к Ладоге не пускают, Асмуд за морем, а княгиня – что может женщина? Как ни была Олегу верна, муж пуще, важнее: на одной перине спят. Да и не пустая она уже, в тягости, верно знаю. А как князь Игорь дела кровавые проделает, ты, Бул, по приказу Игоря кощуну о гибели великого князя сложишь, предсказание туда приплетешь и передашь былину сыновьям. Песенные же слова всяк по-своему толкует. Потомки станут былину слушать, скажут, болел вещий Олег, змея его клюнула, потому умер. Станут верить в это. А что князь Игорь измыслил творить, как власть возьмет – людям неведомо. Но Сновид увидит. Мы посмотрим, прознаем, чем закончится, чем отольется. Коли там впереди после гибели Олега не будет большей беды от содеянного зла, то и встревать к чему. Может, так богам надобно. Незачем Мокошь-Судьбу сердить. А если Сновид узрит страшное, если одно зло, укрепившись, родит другое, надобно остеречь Олега. Он созывает сонмище волхвов на Перунов день, там скажу старому Змею новое слово. Растолкую предсказание как надо. Учитель Веремид знал, как все обернется, наверняка про Игоря знал, да нас не посвятил.

– Не опасно ли? Ты и так в опале, – осторожно напомнил Бул.

– Волхвов не казнят, – неуверенно ответил кудесник, но все же очертил себя подобающим знаком, а вилы дружно всхлипнули на ветках, и капли слез упали на траву росой.

– Ох, не мудрен, брат, – шумно, как корова, вздохнул Щил. – Решил мир править. Тяжеленько с упорным спорить. Да и найденыш мал, чтобы зло распознать. Намучим зря, взад-вперед по худым временам гоняючи.

– Мал, скажешь? – удивился Дир. – В его лета посвящение в мужи проходят. Когда учитель нас в науку взял, мы только-только на коня садились. А Веремид не дался жалости, испытывал, учил махоньких. Коли не вышло из нас богатых жрецов – не его вина, наша воля. Что до зла, его распознать можно в любые лета.

Булу обидным показалось замечание о богатых жрецах, у Дира выходило, будто богатство – постыдно, хотя он прямо и не сказал того. Глупость несусветная, а не глупость, так высокомерие. Да, высокомерие нищего, конечно. Очень хотелось возразить, но противоречить Бул принялся Щилу, чтоб не догадались побратимы о его обиде.

– В зрелых летах человек детьми повязан, женами. Жены каждая свое почнут гнуть. И мир очень скоро свернется к их спорам, к заботам о семье, о своем положении. Маленьким мир станет у зрелого человека, но вся мудрость уходит на то, чтоб его, такой маленький, сохранить. Тут уж не до общего зла, тут зло только свое, тоже маленькое и настырное. А юный легче на подъем, глядит шире, видит дальше – своего мира нет у юного, вот даль ничто и не заслоняет. Отрок, напротив, больше услышит, ярче увидит, а что не поймет, так мы же растолкуем. Мы же будем видеть все, что покажет Сновид, правильно? Или он пересказывает сон? Как это бывает?