Зот Тоболкин - Грустный шут

— Их нельзя — вас все-таки отбузгаю, чтоб день не пропал даром, — скидавая кафтан, говорил Антипа. Под рубахой заиграли медвежьи мускулы. Плечи напружились, левая нога, выдвинутая вперед, искала перед собою опору, и все тело жаждало боя Лишь глаза, светившие сине и ясно, были незамутненно чисты и спокойны.

— Побойся бога, варнак! — взывал Савва, еще надеясь образумить брата.

— Чо мне его бояться? Не его ведь, вас бить буду.

— Брата? Священнослужителя?!

— Брата. И вот этого, — Антипа указал на Пикана.

— Ты вот что, паря, ты не кобенься, — глухо упредил Пикан. — Ни их, ни брата твоего в обиду тебе не дам.

— Сам будешь обижен, — бросаясь на него, вызывающе вскрикнул Антипа.

— Прости меня, боже, — взмолился Пикан и саданул драчуна в скулу. Антипу словно ветром сдуло.

Мужики заворчали, взялись за колья.

— Не балуйте! Пр-рокляну! — закричал Савва и толкнул Пикана в спину. — Айда, пока не обыгался. Снова привяжется.

— Долго ему теперь обыгиваться, — нехорошо щеря черные зубы, усмехнулся скуластенький мужичонка, похожий на остяка.

И верно: Пикан с Саввой уж были в селении — Антипа все еще не пришел в себя. Скуластый мужик принес в шапке воды, смочил ему губы и виски, плеснул в лицо, ставшее сплошным синяком.

— Гора, что ль, на меня рухнула? — недоумевал Антипа, щупая вывороченную скулу. Голова, точно высушенная до медовой желтизны лиственница, звенела.

— Пожалуй что, — поливая ему на загривок, посмеивался мужик. — Нашла коса на камень.

— Ну, камень, он тоже дробится, ежели есть подходящий молот.

Антипа поднялся и шагнул, но зашатался и упал бы, если б не мужики, подхватившие его с обеих сторон.

К Николе зимнему жизнь направилась. На помочи пришли Савва, Тишка, с десяток остяков и перекатали избенку, убрали ячменное поле. Хоть и скудный, да все-таки урожай. Позади усадьбы, на берегу речки Бардаковки, Пикан срубил кузницу.

Началось с малого: с драки в лесу. Он и забыл об этом случае. Старался забыть, но доверчивые, простодушные остяки за добро стократ платили добром. До Пикана им воспрещалось бывать в селении. Если кто-то отваживался, у него все отнимали и, люто избив, изгоняли прочь. Теперь инородцы знали: в Сургуте есть люди, которые постоят за них в любой час. И когда настала пора осеннего перелета, те же знакомые остяки запасли для Пикана птицы, свалили пару сохатых, нащипали пера, а рыбы на зиму наловил Тишка.

По зимнику Пикан съездил в Тобольск. Взяв в долг у Гаврилы, накупил столярного и кузнечного инструмента. Феше и дочери понавез подарков. Видя на улице стройную, нарядную, нерусского обличья женщину, сургутские модницы завидовали и пилили мужей: «Гли, как пришлый бабу свою наряжат!»

Но, в общем, с сургутянами жили в мире. И те были приветливы с Пиканами, дружелюбны и отзывчивы на всякую нужду. Вот только Антипа досаждал. Трезвый был добродушен, общителен. Выпив, он зверел, гонялся за остяками и не давал проходу Феше.

— Скучно мне, — жаловался, встретив ее на улице. — Всех баб здешних перелюбил. Одна ты осталась. Приголубь, а? Ноги о себя вытирать дозволю.

— У меня дома подстилка лежит — вытру, — усмешливо отвечала Феша, вслушиваясь в мелодичный звон в кузнице. Там, среди огня и угольной пыли, творил неутомимый Пикан. Сургутяне, до того не умевшие по-доброму запрячь лошадь, вдруг стали заказывать телеги на железном ходу, дроги и дрожки, на зиму — кошевки и розвальни. Появились в быту расписные дуги, плетенная Пиканом ременная сбруя, шлеи с медными и серебряными бляхами, шитые сафьяном хомуты и седла. Антипа и здесь переплюнул посельщиков, заказав Пикану роскошное верховое седло со стременами из червленого серебра. Перед Фешей иначе как верхом не появлялся. Раз по пяти на дню гарцевал перед ее окнами, меняя седла, меняя лошадей.

Антипа торговал и был купцом удачливым. Случалось, за одну ярмарку срывал до десяти тысяч. Обозы его ходили в Верхотурье, в Самарово, в Тобольск. К нему приезжали ночами богатые остяки, вогулы, самоеды, татары, зыряне и прочий промысловый люд. Товаров у Антипы было вдоволь и на все вкусы. Прежде чем начать мену, он вытаскивал из сундука, открывавшегося с малиновым звоном, золотой в красных каменьях кубок, из которого якобы пил сам Ермак Тимофеевич. Наливал особо почетным гостям до краев. Кубок был золотым, а вино с табаком и мухомором. От этого напитка гости дурели, и тогда начиналась торговля. В деле Антипа был жесток и расчетлив. Он привозил из Тобольска шубы, сапоги, пимы, сукно, ситцы, шелка, разную утварь, посуду, — все это с большой выгодой для себя сбывал.

После торгов душевно болел и подолгу пил. И тогда синие глаза его становились мутными. Он покаянно бил себя в грудь, обзывал прилюдно вором и требовал, чтобы всякий встречный плевал ему в лицо. Но когда кто-то из мужиков на это отважился, Антипа сломал ему позвоночник.

Выждав, когда Пикан уйдет в кузницу, Антипа вваливался в его дом, рассыпал у порога кольца, браслеты, меха, не зная, что все это у Феши уже было. Не было лишь счастья, пока не встретила и не полюбила Пикана, который рядом с видным Антипой был и стар, и не так красив. Одевался просто, и Феша не могла заставить его купить что-либо понарядней, хоть без денег не жили.

«Смолоду не форсил, теперь уж поздно», — отговаривался Пикан.

Феша мысленно примеряла на него Антипины наряды, мысленно же аккуратно подправляла долгую бороду, подравнивала седые, поредевшие кудри… Тот Пикан, нарядный и причесанный, ничем не уступил бы франту Антипе. Но уступал теперешнему Пикану, которого она ежедень привыкла видеть.

«Нет, нет, и этот всех лучше!»

Отдыхая после работы, Пикан осторожно играл с дочерью, потом, передав ее Феше, садился за Библию. Читал вдумчиво, медленно, иногда повторяя особенно задевшую его мысль. Феша часами любовалась его спокойным светлым лицом, на котором глубокими складками отпечаталось пережитое.

«Долюшка ты моя, до-оля!» — шептала она, смахивая счастливые слезы. Не ждала, не ведала, что встретит такого сильного и верного человека, с которым не страшно посреди страхов, надежно в сплошной безнадежности.

— Донимает он тебя? — оторвавшись от книги, спросил вдруг Пикан.

Феша, застигнутая врасплох, вздрогнула.

— Ты о ком?

— Не лукавь со мною, татарочка. Знаешь, о ком.

— Донимает. Чуть ли не кажин день подарки приносит. Нужны мне его подарки! — натужно рассмеялась: опять слукавила. Антипа бывал не по разу, если находился в Сургуте.

— Ладно, отважу.

Порог — легок на помине — перешагнул купчина, втащив за собой холод, дыхание улицы, ненужную тревогу.

— Честным хозяевам! — снял соболиную шапку, поклонился.

— Проходи, коль с добром пожаловал, — заложив пальцем страницу, кивнул Пикан.