Слав Караславов - Восставшие из пепла

Опустив ноги в лохань с соленой водой, Алексей Ангел изобразил на лице привычное страдание. Всех своих полководцев он встречал с таким страдальческим видом — как бы оправдываясь, смотрите, вот почему ваш василевс не может сам вести войско против ненавистных болгар.

Мануил Камица вошел вслед за евнухом, хотел было упасть на колени, но, не увидев красных сапог императора, на мгновение заколебался, не зная, как поступить. Из неловкого положения его вывел жест василевса, рука которого указала на низкое кресло, стоявшее напротив, а болезненная улыбка как бы говорила: видишь, друг, до чего дошел твой василевс, даже не может принять поклон своих верных подданных, тех, кто его уважает и ценит, но придет время, и он снова поведет на битвы легионы храбрых ромеев, тех ромеев, которых ты не сумел перевести на ту сторону Хема, ибо твоя десница оказалась слабой, а полководческое умение недостаточным, но, несмотря на это, я вновь призываю тебя, твой василевс добр и не забывает старых друзей. И ты оценишь это, если вообще способен ценить мою большую дружбу… Этот молчаливый упрек так выразительно был написан на измученном лице василевса, что Мануил Камица не мог не понять его. Он сидел в кресле, неловко съежившись, и словно стал меньше ростом. Камица не привык к таким приемам. Раньше, когда он появлялся здесь и вставал, как принято, на колени перед василевсом, то сразу же видел перед собой протянутую ему руку, и минутное унижение сменялось благородной гордостью — он держит всесильную и дружескую руку императора. А сейчас он даже и не знал, зачем потребовался василевсу. Их доверительные разговоры давно прекратились, связывающая их нить взаимопонимания оборвалась… И Мануил Камица с тревогой ожидал, что скажет император. Алексей Ангел пошевелил розовыми пальцами и, подавив стон, негромко заговорил:

— Не знаю, что ты думаешь, протостратор Мануил, о сегодняшней помолвке моей любимой внучки Феодоры… Не ошибся ли я в выборе?

Император замолчал, явно ожидая ответа. Камица встал, но с ответом помедлил. Проклятый Иванко! Он полагал, что из-за него и начались все его беды, охлаждение и скрытое недоверие василевса. Если бы Иванко не просил тогда помощи от Константинополя, ему, Камице, не пришлось бы вести это трусливое войско на Тырново. И не пал бы на его голову гнев венценосного… Алексей Ангел ждал ответа. Камица поглядел на пальцы ног василевса, которые были похожи в воде на тухлые рыбьи головы, и произнес:

— Мудрость моего василевса известна повсюду. Я никогда не льстил ему, но скажу, что и самое большое славословие, какое можно выразить, — это истина, если оно воздается моему василевсу. Феодора — еще ребенок. От помолвки до свадьбы вода в море сменится не один раз. Что же говорить о превратностях жизни человеческой, над которой к тому же всегда висит меч… Если новый севаст доживет до того свадебного дня, значит, он доказал свою верность тебе, солнценосный, и земле ромеев. Я бы желал и тогда стоять здесь, отвечать на твои вопросы, чтобы и тогда меня осеняла твоя мудрость и твое благоволение…

Ответ был высокопарный и хитрый, василевс понял, что Мануил Камица ненавидит Иванко лютой ненавистью, не доверяет ему, не одобряет помолвки, а также не одобряет благоволения императора к грязному варвару. Но Алексей Ангел пока никак не выдал своих мыслей. Он сделал вид, будто ответ ему понравился, и, помолчав, сказал:

— Прими в душу свою севаста Алексея-Иванко как луч моего света, в коем скрыта молния для наших врагов. И не спускай с него глаз!..

И Феодор Ласкарис не выносил мизийца. Он возненавидел Иванко с той поры, когда придворная молва связала его имя с именем Анны Комнины. Поначалу ему казалось смешным ревновать дочь василевса к мизийцу, он не мог себе и представить, что какой-то дикий горец может стать его соперником, но все же в душу закрались сомнения, ревность, ненависть. А чем больше императорских милостей сыпалось на пришельца, тем неспокойнее становилось у Ласкариса на сердце, там копилась неприязнь к болгарину, перераставшая в жгучую злобу. Откуда взялся этот конепас, этот рыжий кабан? В империи немало известнейших людей, достойных милости василевса, а чем мизиец знаменит? Хотя бы блистал умом, а то… Но на этом Феодор Ласкарис обычно останавливал поток своих разгоряченных мыслей. В душе-то он понимал, чем брал Иванко, чем нравился императору. Могуч был планинец [30] Планинец (болг.) — горец. ! Сильный и крупный, ростом он был выше его, Ласкариса, на целых две головы. Может, эта природная сила и была причиной его наглой самоуверенности. Иванко далек был от представлений, как вести себя в свите василевса, понятия не имел о какой-либо деликатности в отношениях с людьми. Он даже и смеялся-то — будто позевывал. Если пил — лил вино в себя, как в бездонную бочку, и ничего ему не делалось. Конечно, Феодор Ласкарис не мог состязаться с горцем ни в силе, ни в еде, ни в питье, но он чувствовал свое духовное превосходство. Его родословное древо уходило корнями в глубокую старину. В жилах его текла кровь знатных фамилий, в прошлом рода Ласкарисов не раз смешивалась кровь императорских фаворитов и императорских дочерей. И сам Феодор Ласкарис воспринимал мир прошлого и мир настоящего по учениям поэтов и философов. На случай своей смерти, где и когда бы она ни случилась, он заучил слова Иоанна Геометра [31] Иоанн Геометр (Кириот) — знаменитый византийский поэт, живший в конце X — первой половине XI в. Оставил многочисленные религиозно-назидательные стихи, оды и эпитафии византийским императорам. : «Я имел город, имел войско и двойную внутреннюю стену, но нет ничего слабее простого смертного». С этим изречением он, когда придет его час, и хотел уйти из жизни, рассчитывая, что потомки будут передавать его последние слова из поколения в поколение, и он, Феодор Ласкарис, запомнится им человеком мудрым и значительным… А пока он боролся за свое место под солнцем. Ласкарис хотел возвыситься и при жизни заслужить еще более высокое уважение к своему роду, и поэтому он с таким упорством стремился завладеть Анной Комниной, вдовой Исаака и дочерью василевса. Добьется ли он победы или будет побежден и на свадьбе мизийца затеряется где-то в толпе?.. Но этот вопрос уже не требовал ответа. Мизиец обручен и станет лишь его зятем, разумеется, если Анна выйдет замуж за него — отпрыска рода Ласкарисов. И все же, несмотря на то, что Иванко обручен и, казалось бы, опасность поражения миновала, во всяком случае во дворце об этом поползли слухи, сам Феодор Ласкарис, увы, вовсе не был уверен в своем успехе. Он понимал, что мизиец никогда не примирится с отказом василевса отдать ему в жены дочь и упорно будет стоять на своем. И стоило Ласкарису лишь представить, что отныне дом молодой вдовы всегда открыт для пришельца, ибо Иванко в любое время имеет право навестить свою невесту, как сердце его начинало бешено колотиться, а правая рука невольно сжимала рукоятку меча. В голове метались черные мысли. Оскорбить мизийца и вызвать на поединок! Нет! Подстеречь в засаде! Пронзить мечом! А, может, его ослепить! Воля победителя — лишить побежденного жизни или только глаз. Но чтобы ослепить, сперва надо победить. А как одолеть такого человека, как этот рыжий горец? И злость продолжала бушевать в сердце Ласкариса. Подобную же злобу к новому севасту Феодор давно улавливал в отдельных словах и жестах протостратора Камицы. И Ласкарис решил встретиться с ним…