Слав Караславов - Восставшие из пепла

По возвращении в Тырновград он долго ее не видел, а когда приказал позвать, она вошла к царю с красными, заплаканными глазами.

— Я вижу, ты все уже знаешь, — сказал царь.

— Знаю, — ответила Анна и упала ему на грудь.

Слезы душили ее. Когда она немного успокоилась, Иван Асень ласково отстранил ее от себя.

— Куда желаешь уйти?

— В монастырь святого Николы.

— Да будет воля твоя.

— А Белослава? Что будет с ней?

— Я все заботы о ней беру на себя. Ведь это моя плоть.

Анна взяла его широкую ладонь обеими руками и робко ее поцеловала.

— Да защитит тебя бог, — промолвила она и вышла.

Так все кончилось с Анной, просто и легко. Царь знал, что поступает с ней жестоко. Она разделила с ним тяжелое время борьбы с Борилом, стойко переносила невзгоды, радовалась его успехам. Он был счастлив. Но что делать? Приходилось на одну чашу весов положить свою любовь к Анне, а на другую — жизнь тех, которые могли бы погибнуть в схватке двух враждующих государств. Кроме того, женитьба на дочери мадьярского короля положит конец молчаливому пренебрежению к нему других властителей, поставит его в один ряд с ними. А придет время, возвыситься над всеми постарается он сам…

Конон де Бетюн сочинял очередную оду, когда ему сообщили, что его зовет императрица Иоланта. Оду он посвятил ее младшей дочери и старался создать такое произведение, в котором воссияла бы душевная красота девушки, что хоть немного скроет уродство несчастной принцессы.

Принцесса знала, что она некрасива, и без излишних уговоров согласилась выйти замуж за овдовевшего Феодора Ласкариса.

— Что передать императрице, сир? — спросил паж, дважды поклонившись.

— Что? — поднял на него глаза Бетюн, оторвавшись от пергамента. — Доложи, что меня нет.

— Но, сир…

— Я уже сказал!

Паж еще раз поклонился и осторожно закрыл за собой дверь. Конон де Бетюн резко тряхнул колокольчик, стоящий на столе. Вошел с поклоном его доверенный слуга.

— Я приказал тебе никого не впускать?

— Но императрица…

— Никто не смеет меня беспокоить!

С тех пор, как случай возвысил Бетюна над дворцовыми интриганами и его избрали севастократором и регентом осиротевшего престола, он совсем забросил дружбу с вдохновением и музами. Все хотели видеть его, без конца просили распутывать какие-то интриги, вмешиваться в пустяковые дрязги. При Генрихе все было проще, жизнь при дворе текла размеренно. Тогда и на увеселения хватало времени и часок-другой можно было посвятить своей любимой музе — поэзии. Но после смерти Генриха он уже не принадлежал себе. Загадочная смерть императора, скончавшегося после обильного ужина, высоко вознесла Конона де Бетюна. В хоре всеобщей скорби по умершему прозвучала и его эпитафия, в которой прозрачно намекалось, что смерть императора пришла из уст, которые целовали его, из глубины глаз, в которых таились коварство и измена. Этих намеков было достаточно, чтобы пошла молва — в смерти императора Генриха виновна императрица Мария, дочь Калояна. Первыми ее подхватили родственники покойного императора, ибо Мария со своим сыном Балдуином, названным так в честь брата Генриха, стали им помехою. Балдуин был законным наследником престола, а его мать до совершеннолетия наследника становилась регентшей. Рыцари не хотели этого: какая-то болгарка будет править ими! В открытую они рассуждали так: если Калоян убил императора Балдуина, то почему бы его дочери Марии не убить и его брата, богом избранного Генриха? Некоторые, боясь, что она не уступит престола, требовали у папы наказания для нее. Но Мария, в великой скорби по своему супругу, добровольно отказалась от мирской жизни и, приняв постриг, ушла в монастырь. Престол тотчас отдали шурину Генриха, Пьеру де Куртене. Но он так и не увидел императорского трона, приняв смерть от руки деспота Феодора Комнина; и жена Пьера де Куртене Иоланта, прибывшая незадолго до этих событий, неожиданно для себя стала правительницей до избрания нового императора. Но делами империи, в сущности, вершил Конон де Бетюн, который ни во что не ставил Иоланту. Сейчас вот он предпочитал писать оду ее дочери, лишь бы не слушать старушечью болтовню императрицы, которая, он знал, кончится все тем же — она попросит денег.

Накричав на своего слугу, Конон де Бетюн вновь взялся за перо. Пергамент лежал на столе чистым, а в голове вертелись лишь две глупые строчки, которые он не решался записать:

Душа «ангела» — это ему нравилось, но душа «птицы»… Что скажут служители бога, услышав эту строку? Но обвинят ли его в ереси, поскольку он наделяет творение божие — человека двумя душами, душой ангела и душой птицы?

Конон де Бетюн отложил в сторону перо и, откинувшись на широкую спинку кресла, раскрыл книгу стихов Иоанна Геометра. При сочинении эпитафии этот поэт весьма помог ему. Стоило у Геометра изменить два-три слова, и получилось новое произведение, то, которое как раз нужно. Конечно, любой, даже слегка разумеющий в поэзии, запросто обнаружил бы первоисточник эпитафии Конона де Бетюна. Однако до этого никому не было дела. Сочинения его давали пищу досужим языкам, а это было главной их целью. Но эта ода никак не получалась. С тех пор, вздохнул стихотворец, как он помимо своей воли был вовлечен в дворцовые интриги, музы, похоже, вовсе его разлюбили.

Послышался осторожный стук в дверь, и Конон де Бетюн отложил книгу Геометра.

— Кто еще там?

Вошел слуга, подал какой-то свиток, довольно помятый, видно побывавший во многих руках. Конон де Бетюн развернул его. Это было очередное послание патера Гонория. Святой отец снова жаловался на деспота Слава, который забыл всякое уважение к императору и обязательства перед ним. С послами Константинополя он обращается как со своими отроками. Пора поставить его на место, иначе он совсем отобьется от рук. Патер Гонорий заканчивал свое послание воплем: «И если небесный отец и его наместник на земле не услышат мольбы мои, то тяжко будет нам, отдавшим себя во служение господу богу, тяжко…»

Конон де Бетюн медленно свернул пергамент и сунул его за широкий кожаный пояс. Подобные вопли каждый день неслись с обеих сторон Пропонтиды, — дела в империи шли из рук вон плохо. И сообщение отца Гонория о послах болгарского царя Асеня к деспоту Славу говорило о том, что надо ждать худшего. Патер этот пишет правильно: «Все то, что было достигнуто свадьбой Маргариты-Изабеллы, уже потеряно». Но что может сделать он, Конон де Бетюн?

Он встал и направился к правительнице.

В ее покоях, как всегда, было не прибрано и неуютно. От вязкого запаха разных благовоний трудно было дышать. Императрица встретила его холодно, но это не смутило севастократора, он-то знал, что она просто набивает себе цену. Он поцеловал унизанную перстнями руку и, поклонившись низко, как ни в чем не бывало начал говорить спокойным голосом: