Слав Караславов - Восставшие из пепла

Анна едва заметно поклонилась и опустилась в соседнее кресло. Сел и Иванко. Сел, но ей казалось, что он вот-вот вскочит и схватит ее своими железными ручищами. Она вдруг ощутила, как теплая волна, поднявшись в груди, разлилась по всему телу, до самых кончиков пальцев, а в голове мелькнуло: да ведь она же сама хочет, чтобы так и случилось! Не в силах справиться со своим волнением и скрыть его, Анна опустила голову. Но в тот же миг она почувствовала, что Иванко стоит возле нее. Подчиняясь какой-то неведомой силе, она поднялась, покачнулась и упала. Он крепко прижал Анну к себе, его страсть ошеломила ее. Несколько мгновений Анна покорно покоилась в объятиях болгарина, но почувствовав запах винного перегара и сообразив, что он пьян, она вздрогнула, резко вывернулась и черной птицей метнулась прочь, унося с собой волнующий жар рук его. Удивленная маленькая Феодора, оставив меч, смотрела на мать и своего жениха. Когда Анна Комнина ушла, она приблизилась к Иванко, с любопытством разглядывая его, словно увидела его в первый раз; в темных глазах ее стоял немой вопрос. Взгляд ребенка смутил севаста и вынудил тут же покинуть дом невесты.

Над землей уже стояла ночь, одна из тех теплых ночей, когда море бывает похоже на уставшее осеннее небо, а звезды — на крупные золотистые плоды. Где-то вдалеке рыбак затянул протяжную песню, грустную, как эта ночь, и усталую, как ушедший день. Иванко, словно вкопанный, стоял посреди улицы, кровь его успокаивалась, голова трезвела, наконец он пришел в себя: прислушался к песне, ощутил запах моря, вспомнив, как дрожало в его руках тело дочери василевса, довольно улыбнулся. Начало неплохое. Иванко в подобных делах, как и в битвах, был опытен. Ему очень хотелось вернуться в дом, — ведь это и его дом, — схватить дочь императора, безжалостно и грубо сорвать с нее одежды, почувствовать, как бьется в его руках обнаженное и беспомощное царственное тело…

Иванко был не из тех, кто обдумывает каждый свой шаг. Он, в общем-то, шел по жизни легко, и все ему удавалось, в отличие от придворных хитрецов, он не считался с общепринятыми правилами. Он привык запросто брать все, что ему надобно. Не отдадут по-хорошему, что ж, он вынет меч, а своего добьется…

И здесь, в городе Константина, Иванко попросил у василевса то, что ему понравилось — его дочь. Ему отказали… Меч здесь не вынешь, но он возьмет ее иным путем. Все же он решил сейчас к Анне не ходить, можно испортить все дело. Кто их знает, этих ромеек?! А если Анна поднимет шум, нажалуется отцу… Что произойдет? Могут заточить в каменное подземелье. Могут ослепить. Могут и убить! Иванко не боялся, нет! Его и презирали, и преследовали, и отлучали от церкви, причем свои. С тех пор он давным-давно мертв для них…

И здесь, в городе Константина, смерть с одинаковой легкостью приходит и к простым смертным, и к императорам. Никто — ни простолюдин, ни царедворец не знает, умрет ли он своей смертью, ослепят ли его или обезглавят. Так стоит ли самому искать наказания или насильственную смерть, не лучше ли обуздать свое безрассудство? Тем более, что Анна теперь никуда от него не денется.

Иванко резко повернулся и зашагал туда, откуда пришел, где валялись под столами, как мертвые, его телохранители.

Подходя к корчме, Иванко еще издали услышал крики и пьяные песни, веселье за время его отсутствия разгорелось вовсю. Оказавшись у запертой двери, он яростно ударил в нее ногой, заколотил кулаками. Шум поубавился.

— Кто стучит? — послышался изнутри пьяный голос.

— Открывайте, пьяные свиньи! — по-болгарски заорал Иванко, еще яростнее колотя в дверь.

Войдя в корчму, он окинул взглядом пьяную компанию, хмуро уставился на низкорослого, темноволосого человека в кожаной одежде.

— Добромир…

— С утра сегодня ищу тебя, — поднялся навстречу Хриз. — Никак не думал, что севаст Алексей-Иванко залез в эту вонючую дыру. Для родственника василевса это как-то… не подходит.

— А для храброго Добромира Хриза подходит? Ты тоже удостоился благоволения императора, — насмешливо ответил Иванко.

— Здесь ты прав, — кивнул Хриз, наливая в чаши из кувшина. — Без благоволения василевса я пополнил бы толпу слепых оборванцев, обитающих в богоугодном Константинополе, руками ощупывал бы его каменные стены.

Уловив, что речь идет об императоре, один из пьяных телохранителей воскликнул:

— Хвала славному василевсу!

— Хвала-а!! — подхватили остальные меченосцы.

Человек стоял в тени домов, не сводя глаз с дверей корчмы. На нем была накидка, темная, длинная, как у старого евнуха. На башнях со стороны моря ночные стражи ударили в щиты, тотчас отозвались стражники, несшие службу на стене со стороны суши. Это было знаком, что перевалило за полночь и что в Константинополе все спокойно. Свет большого города давно померк, огней в окнах становилось все меньше, улицы, едва освещенные слабой луной, погружались в сон. Спали, казалось, даже камни, по которым весь день ступали сапоги и сандалии знатных и прокаженных, праведников и грешников. А сейчас лишь редкие тени запоздалых гуляк торопливо скользили во тьме, ныряя в узкие проулки. Неподвижные очертания зубчатых каменных стен огромным гребнем лежали на уснувшей воде Константинопольского залива. Человек, стоявший возле корчмы, их не видел, он прислушивался к доносящемуся из нее шуму. Время от времени оттуда пьяным хором вырывались громкие крики и неслись по крутым улочкам вниз, в сторону моря, замирая где-то меж темных зданий. Человек терпеливо ждал, и никто не знал, что в голове его толкутся горькие думы, а на сердце камнем легла давняя ненависть ко всему миру, в душе поселилась ядовитая жалость к самому себе. Из любимца сверженного василевса он по приказу нового императора превратился в рядового слугу протостратора Мануила Камицы. Новый василевс вышвырнул его из дворца, как дырявую сандалию, и назначил на его место своего доверенного — Георгия Инеота. Понятно, Алексей Ангел сомневался в преданности бывшего виночерпия. Рука, которая верой и правдой служила Исааку, едва ли устоит от соблазна уничтожить его врага и преемника. Как и все, император понимал — много ли человеку надо? Несколько капель яда в вино… Заняв трон, он не пожалел родного брата, а чего уж церемониться с каким-то виночерпием! И всеми уважаемый евнух бывшего василевса оказался на улице. Протостратор Мануил Камица определил ему самую низкую службу в своем доме, но даже если бы дал лучшую, евнух Евстафий все равно не питал бы к нему благодарности. Ведь протостратор первым начал заговор против Исаака. Следовательно, он первый посягнул на его, Евстафия, благоденствие. Евнух с равной силой ненавидел обоих — нового василевса и Камицу. Несколько дней назад Евстафий случайно подслушал разговор своего господина с Феодором Ласкарисом. Из того, что дошло до его стариковских ушей, евнух понял: замышляется убийство Иванко. Движимый ненавистью, Евстафий решил предупредить мизийца. И вот сейчас, стоя в тени дома, он размышлял, как ему поступить: открыться мизийцу или не называть своего имени? Кто знает, поверит ли ему болгарин… Даже если и поверит, то может потом неосторожно упомянуть его имя, и тогда с ним все будет кончено.