Анатолий Соловьев - Сокровища Аттилы

Вечером шумное сборище остановилось на ночлег возле полноводной реки. Задымились костры. Потянуло вкусным мясным варевом. С дерева Юргут следил, как воины и слуги разгрузили сумы, бережно сняли с лошади толстого купца и усадили возле костра. К нему подвели девушку, и купец возлег с ней на расстеленном ковре. Сверху было хорошо видно, как жирный хозяин каравана спустил штаны, подмял под себя девушку и резво заработал белым пухлым задом. Некоторые воины тоже принялись развлекаться с подругами на глазах у остальных. Дело обычное. Те, у кого подруги не оказалось, жадно глазели, дожидаясь своей очереди.

Тем временем десяток воинов погнали пастись табун. Лошади принялись щипать траву возле леса, в котором скрывался Безносый. Охранники неспешно ездили между табуном и опушкой, беззаботно беседуя между собой. Возможно, караван был от франков. Один из табунщиков, молодой рыжий великан, слез с лошади, что–то сказал своим, те захохотали, сморщились, показали на ближние кусты, чтобы он удалился. Воин, на ходу расстегивая широкий пояс, смешно изображая нетерпение, скрылся в кустах. Безносый скользнул туда, где уже примащивался табунщик.

Никто из охраны не услышал даже вскрика. Меч Юргута снес голову великану с легкостью серпа, подсекающего былинку. Вскоре Безносый вернулся в лес, на ходу жуя кусок вареного мяса, обнаруженный в походной сумке франка, подбежал к Соловому, приладил на луке тючок с одеждой и оружием убитого, поспешно вскочил в седло и погнал жеребца в глубь зарослей.

1

Подъезжал к Потаиссу он в шлеме, доспехах, теплом плаще. На боевом поясе висел меч в ножнах, в голенище сапога торчал кинжал с серебряной рукоятью превосходной работы. Видимо, убитый франк был воин не из последних: добыча была богатая. В тючке еще оставались штаны, рубаха, оленья шкура для спанья возле костра, в походной сумке убитого кроме запаса еды Безносый обнаружил пять золотых монет, несколько колец, перстней и толстую золотую цепь, коими награждают римских легионеров за отвагу. Изготовляются они из металла самой высокой пробы, и на них чеканятся девизы: «Фидес ми–литум» и «Виртус милитум» [37].

Разграбленный тысячей Чегелая Потаисс восстанавливался. Тысяча и не могла произвести больших разрушений в силу скоротечности пребывания в городе. Городок у реки выглядел обновленным и даже принарядившимся. Новенькие черепичные крыши выглядывали из листвы.

Завидев появившегося грозного гунна, стража на валу стала поспешно поднимать мостик, перекинутый через ров. Но Безносый властно крикнул им, что он — гонец и едет с важными вестями. Его пропустили не потому, что он назвался гонцом, а скорей из страха перед гуннами.

Люди на улицах шарахались от проезжающего мимо страшного всадника, хватали детей, прятались в подворотнях домов, запирали двери. Безносый лишь мрачно косился по сторонам, скаля зубы в недоброй улыбке. Несколько городских стражей попытались перегородить ему дорогу, но он так свирепо ощерился, что те в боязливом смятении отступили.

В усадьбе Альбия Максима вместо выломанных ворот были поставлены новые. Привратник в страхе кинулся прочь. Гунну пришлось самому отворять ворота. Оставив Солового возле бассейна, он вбежал в дом. В атрии спиной к нему сидела женщина, укачивая плачущего младенца. Услышав шаги, она обернулась, вскрикнула, вскочила. Это была не Лада. Безносый, смягчая страшную улыбку, миролюбиво спросил, где его Лада.

— Умерла она, умерла! — пятясь, прокричала испуганная женщина, прижимая к себе завернутого в козью шкурку младенца.

Безносый не дал ей уйти, огромным прыжком метнулся вперед, загородил дорогу, бешено прохрипел:

— Когда умерла? Ее недавно видели живой!

— Дней десять назад. Сильно болела. Она ждала тебя!

— Где мой сын?

— Вот он! — Женщина робко протянула сверток.

Безносый взял его. Увидел смуглое личико, щетинистые рыжеватые волосики — именно его он видел во сне. Младенец морщился, кряхтел, возился и не переставая плакал. Его сын! Безносый бережно прижал к груди сверток, неумело покачал, чувствуя нежность к родному крохотному существу, недоуменно спросил:

— Почему он плачет?

— Хочет кушать.

— Ну так накорми его!

— Мы поим его молоком козы. Скоро принесут, — объяснила женщина.

Видя, что страшный гунн настроен незлобиво, она успокоилась, даже попыталась дрожащими руками поправить покрывало на своей голове. Женщина была молода. Ребенок опять зашелся в плаче.

— Где твое молоко? — требовательно спросил Безносый.

— У меня не может быть молока. Я же не рожала.

В это время в атрий со двора вбежала испуганная рябая молодка с кувшинчиком в руке и, не заметив стоявшего возле колонны гунна, крикнула:

— У ворот собирается толпа! Мужчины вооружены. Готовятся взломать ворота. Кричат, что убьют какого–то гунна, который спрятался у нас… Ох! — Она закрыла ладонью рот, чтобы сдержать крик, только сейчас увидев Безносого, который, выступив из–за колонны, требовательно протянул руку, в другой держа малыша.

— Дай кувшин!

Онемевшая от испуга молодка отдала сосуд. Он был полон молока. Со двора послышались крики:

— Выдайте нам гунна! Мы расправимся с ним!

— Уходи! — прошептала Юргуту кормилица, — Уходи скорей, иначе тебя убьют! Оставь ребенка. Я выращу его. Меня звать Цирцея. Потом вернешься…

— Но я не хочу его оставлять! — возразил Юргут.

— Дай его мне, я накормлю!

Женщина, что забежала в атрий с кувшинчиком, произнесла:

— О, Цирцея, они кричат, что убьют и ребенка!

Кормилица вскрикнула, метнулась к гунну, принялась выталкивать его из помещения, крича:

— Уходи с младенцем! Беги через сад! Там есть тропинка. Выедешь к реке! Бери кувшинчик, корми малыша молоком!

Безносый выскочил во двор. От него врассыпную бросились какие–то люди. Он взлетел в седло. Нетерпеливо заржал Соловый. Цирцея побежала вперед открыть калитку. Крепкие ворота уже трещали под напором разгневанной толпы. Держа в одной руке кувшинчик, в другой сына, Безносый тронулся в сад. Его догнала рябая, сунула в походную сумку большую теплую лепешку. В саду Безносый заметил привязанную на веревке козу. Вымя у козы было большое. Он переложил кувшинчик, быстро нагнулся, схватил козу и втащил на седло.

2

Остановил он Солового далеко за городом. Опустил на землю жалобно блеявшую козу и, обнаружив, что поднял ее вместе с веревкой и колышком, привязал веревку к стремени. Коза стала пастись как ни в чем не бывало. Он накормил сына молоком из кувшинчика. Малыш едва не захлебнулся от сильной струи, вытекавшей из носика сосуда, но Юргут скоро приспособился. На становище он не раз видел, как кормят женщины грудных детей. Рубашка и штаны убитого им великана оказались как нельзя кстати, когда малыш намочился.