Александр Доронин - Тени колоколов

Когда Мирон ушел, позвал Вадима, который подслушивал их за дверью.

— Этого нехристя посади в каменную яму. Пусть там гноит свое тело. Судьба Савватия, смотрю, нравится ему.

— А того куда деть? — келарь смотрел на Илью испуганно.

— Того, бешеного, в его яму выкинь… Железные цепи ещё там?

— Если только крысы сгрызли? — усмехнулся Вадим.

— Вот и пусть в цепях сидит и Богу молится. Не гусь — в небе не лететь… — засмеялся игумен.

Оставшись один, он долго смотрел через узкое окно на улицу, на водную гладь и летающих над ней чаек. Птицы то камнем падали к воде, то взмывали ввысь, ближе к синему небу, где бесконечная свобода и свет! Перевел взгляд на церковь. На паперти безлюдно. Только Артюша одиноко отгонял мух со спины веточкой ивы. «Рано ещё, успею поесть…» — успокоил себя игумен. Но тут распахнулась дверь, в покои вбежал келарь и, заикаясь, сообщил:

— Савватий Богу душу отдал!

— Как?.. — растерялся Илья. Когда понял, о чем речь, тревожно спросил: — Он в цепях был?

— В цепях, игумен, в цепях, за шею приковали…

— Иди, дырявый лапоть, прикажи срочно снять оковы!

Келарь ушел. Во дворе один за другим собирались монахи, что-то возбужденно обсуждая.

«Эка, дурака заставишь молиться, он и голову разобьет! Сейчас весь монастырь о случившемся узнает. И ведь меня обвинят. Савватий, конечно, к этому концу сам стремился. Не монахом был, а чертом из преисподней, господи прости. Всё карой небесной грозил, концом света пугал. Люди остались, а сам раньше времени на тот свет отправился. Так ему и надо!»

Совесть вроде бы не так уже мучила. Но неожиданно почему-то почудился Никон, который, будучи настоятелем соседнего Кожеозерского монастыря, часто ссорился с ним. Сейчас он митрополит, в его кулаке сотни церквей и монастырей. «А я всё на том же месте… К земле скоро загнешься, в червя превратишься», — злил себя Илья, будто это сулило успокоение.

Что делили они с Никоном? В основном за подати верующих укоряли друг друга. Каждый тянул одеяло на себя. «Сейчас иди-ка против него — в мякину превратит. С царем обнимается…»

Илья снова подошел к окну. Перед воротами монастыря собралось до полусотни человек. Расставили лукошки с хлебом-луком, сели отдыхать на землю. Издалека, видать, пришли, очень устали. Старец Артюша, как всегда, о чем-то беседовал с ними. Его и мясом не корми, только дай поболтать. Таких орешков тебе «вылущит» — волосы дыбом встанут. Недавно прослышали от него о чуде: монах Савватий излечил больную женщину, вынув ее печень. И ничего, женщина до сих пор живет, недавно двух пареньков родила, близнецов… Видать, старец о Савватии правду не ведал, потому и сочиняет.

Люди останавливались около Артюши, просили его благословения. Тот еле успевал опухшие руки поднимать. Сам сидел — в последнее время чирьи напали на ноги. Лицо белое, бескровное, будто мелом побелили. Заметно сдал старец в последнее время, постарел, пропала его сноровка. Бывало, надоедят ему приезжие, так он убежит и спрячется. «Вряд ли верят теперь страждущие в его силу, потеряем скоро доход… — опечалился Илья. — Хорошо ещё, мощи Филиппа выручают. Без них совсем опустел бы монастырь. Вся надежда на загробную силу святого…» Но вспомнил Мирона. «Вот кто Артюшу заменит!» — сверкнуло в его голове.

Илья умылся-оделся, расчесал кипящую черемуховым цветом бороду и вышел на улицу. На крыльце столкнулся с келарем.

— Что, начинать заутреню?

— Начинать, начинать, дорогое время нечего тянуть, — махнул рукой игумен. Рукав черной рясы вороньим крылом взлетел.

Пошли к церкви. Келарь семенил на два шага позади. Не оборачиваясь, Илья приказал:

— Где Дионисий? Иди сейчас же позови его. Вдвоем Савватия похороните. Скрытно, понял?

— Как уж не понять, — проворчал Вадим и хотел уже пойти искать монаха, но Илья остановил его:

— Нет, постой, поумнее сделаем. Пусть Дионисий один пойдет, ночью. Если вырвется из твоего дырявого рта хоть одно слово — язык заставлю отрезать, слышишь?

Келарь в ответ не вымолвил ни слова.

Ковыляя за телегой, Дионисий, довольный, смотрел на всходившее солнце и негромко разговаривал сам с собой. Хорошее утро, нечего жаловаться. И лошадь, отдохнувшая за ночь, без принуждения везла груз, помахивая хвостом. Монах не подгонял ее. Лошадью правили разные возницы, только она признавала вот этого невысокого, душевного парня. Он всегда угощал ее хлебом-солью. И телегу через край не наполнял.

Сегодня Дионисий возил навоз на укрытую в лесу поляну, где монахи, несмотря на суровый северный климат, сажали дыни. Рыли глубокие траншеи, наполняли их навозом, семена укрывали дырявыми досками. Такие сладкие дыни поспевали — во рту сами таяли. От занимающегося весеннего дня Дионисию было легко и радостно. «Как хорошо, — думал он. — Благодарю Тебя, Господи, за подаренную нам жизнь!».

Монах был доволен своей судьбой, теплым днем, Соловками, которые издалека казались несведущим людям ледяным подполом. Дионисий же прикипел к Соловкам всем сердцем. Он любил работать на этой земле и читать книги. Старец Ювеналий, с которым он жил в одной келье, знал много, любил читать. Этому учил и молодого монаха. Тепло вспоминая о старике, Дионисий и не заметил, как его догнал верхом на гнедом мерине келарь Вадим. Остановил вспотевшую лошадь, торопливо сказал:

— Тебя настоятель зовет. Садись на моего мерина и — быстро к нему. Вместо тебя здесь сам останусь.

Дионисий не стал ни о чем спрашивать. Приказ есть приказ. Влез на коня и тронул поводья.

К игумену его сразу не пропустили. Он принимал какого-то гостя. Приехавшие с ним верховые заполнили весь двор. Дионисий уселся на бревнах у забора и стал терпеливо ждать. После отъезда стрельцов его позвал сам игумен. Завел в свои покои, прикрыл плотно дверь и шепотом сообщил о смерти Савватия. И сразу же строго предупредил, что об этом никто не должен знать. Завтра из Архангельска приедут большие гости, нечего тревожить их сердца смертью сумасшедшего. Кто приедет — игумен не сказал. Да это Дионисию и не нужно знать. Взволновало другое: как ночью одному схоронить Савватия?! Кладбище — оно всегда кладбище, да ещё ночью. И старца жаль было. Словно вора или собаку тайком зарыть велят.

Дионисий ничего не сказал игумену, только голову склонил ниже, чтобы спрятать загоревшиеся ненавистью и мукой глаза.

Утром четыре монастырских колокола зазвонили на всю округу. Такой благовест бывает только на Рождество и Пасху. Монахи высыпали во двор и вскоре под командованием келаря двинулись на пристань, к берегу моря, встречать гостей. Впереди с иконой Николы Чудотворца шел сам Илья. На его носу-репе бородавка тряслась воробьенком, попавшим в лапы кошке. Илья всем сердцем чувствовал: Никон приехал не знакомые места навестить. Что же привело его сюда издалека, и какую весть он сообщит? Если уж раньше дружбы между ними не водилось, то теперь и вовсе на нее нечего рассчитывать. До Никона сейчас так же высоко, как до Бога.