Всеволод Иванов - Черные люди

— Вот-вот! Ну, подавайся туда полегоньку. Осторожно! На зиму останавливайся, озимую ржицу сей, а к концу лета собирай. Иди по Ангаре против воды, да за Байкал, да там реками пройдешь. Сам увидишь, докуда мочно!

Протопоп Аввакум сидел на камне на берегу Ангары, смотря издали на Илимский острожек, на его башни, жестяный крест на церкви. Ждал он возвращенья воеводы. И все сидельцы дощаников, вышедшие на берег в этот теплый день конца лета, собиравшие ягоды, сушившие на кустах отсыревшую одежду, тоже ждали сие решенье — куда же пойдут они за своей судьбой?.. Все они накрепко были связаны с седым грозным человеком.

Тревожен был и воевода, возвращаясь к своему каравану, — приперло его, приходилось самому решать, как держать путь.

«Хабарову все дела эти были ведомы, — думал воевода. — Ходил он по Амур-реке далеко — и на Зее был, и на Бурее, и на Шунгал-реке, и до Уссури-реки доходил. Лучше его никто не мог бы посоветовать. И тут потише будет, легче с ним справляться, за Байкалом, тут-то все горы, не сбежишь, некуда! Вся стать идти эдак!»

Воеводский дощаник подплывал, на берегу пашковская рать томится. Ждет приговор.

— Плывем Ангарой, товарищи! — крикнул на подходе Афанасий Филиппыч и махнул рукой против светлых несущихся вод Энесси.

Короткий жест определял судьбу самого воеводы, судьбу его людей, само будущее здесь московской власти.

Протопоп же Аввакум обрекался этим жестом на молчанье на целые годы под властью этого человека, причем ему оставались лишь одни раскаленные думы, да неистовые молитвы, да разве шепоты по ночам под тулупом с лежавшими рядом товарищами.

Поплыли они по Ангаре.

Осень в полной холодеющей силе своей вовсю расцветила берега быстрой хрустальной реки. Стали по берегам утесы, посмотреть — голову заломишь. В лесах звери дикие, змеи великие, на берегу и гуси, и утки кличут, и от лебедей бело без конца… Над горами кружат и орлы, и соколы, и кречеты.

Молчал протопоп, смотрел кругом.

Пошли дощаники пашковские ангарскими порогами — везде каменья, вода ревет. Народ весь берегом идет, волочет свои посуды против воды. Перед Шаманским порогом выгружались так, а сверху встречу приплыли другие суда. Плыли на них две вдовы-старухи, в Енисейский острог плывут — в монастырь, постригаться.

И увидел тех вдов воевода Пашков, рычит:

— Бабы, а плывут в обрат! Ино не знаете, приказал государь баб в жены казакам давать! Тащи их ко мне.

Взвыли вдовы, в ноги воеводе пали:

— Государь, старухи мы! На седьмой десяток! Куды нам замуж! Душу спасать хотим…

Воевода смеется:

— А еще и с мужьями поживете!

И кругом-то смех пошел:

— Добро, государь! На чужой сторонке и старушка божий дар!

Вдовы плачут, ревут… и-и, да куда! Вытащили их из дощаника, шушуны ихние повыкидали, хохочут кругом: вот те и приданое! Жребьи уже в шапке трясут — ну, женихи, подходи, кому счастье!

Протопоп прослышал, бежит сквозь толпу, руку поднял, воеводу обличает:

— Неправо творишь, государь! Вдовы они, Христовы невесты. В монастырь, бедные, плывут, души спасать… За тебя молиться будут…

Сдвинул брови воевода. Говорит тихо:

— Не мешайся ты, протопоп, в дело государево. Не твоего оно ума! Вдовы нам надобны. Делу надобны. И чего ты на всех путях нашему делу наперекор стоишь, а? Ано из-за тебя дощаники-то по порогам худо идут! Еретик ты сам! Вылезай сам из посуды, ступай по берегу мимо порогу, авось без тебя полегчает!

И побрел протопоп по берегу тому пешком, порог-то гудит как бешеный, шумит, словно тысяча шаманов пляшут, в бубны бьют, а по берегу горы, и на тех горах олени гуляют, и изюбры, и лоси, и кабаны, и бараны дикие. И всего много, а взять нечем… Бредет протопоп один, молчит днем, зато ночами под тулупом стал шептать больше… Филиппушка его слушал, стрелец из Томского, да еще Никифор из Березова, да и другие еще слушали его горячую, гневную душу.

И прорвало молчание протопопово. На одном осеннем ночлеге написал протопоп воеводе «писаньице», призывал он воеводу в том писаньице бояться бога, его же все человеки трепещут, и не боится один он, воевода, гнет медведем, несет своим подданным людям великие беды да горе…

Многонько было там писано, и, должно быть, писано красноречиво, сильно писано, как умел писать протопоп. На первом же привале прибежали за протопопом казаки, помчали его в его дощанике за три версты к воеводе.

— Ты поп или распоп? — рыкнул львом воевода, дрожит, саблю тащит.

— Аз есмь Аввакум-протопоп!

Воевода ударил по лицу протопопа раз, другой, сбил с ног, хватил его чеканом по спине, приказал сорвать однорядку, бить кнутом.

— Вот тебе и протопоп!

— Господи Иисусе Христе! — вопил протопоп вперемежку со стонами. — Господи, выручай! Господи, помогай!

И вдруг вскричал властно:

— Полно тебе мучить меня! Воевода, за что ты меня бьешь?

— Полно! — опомнился воевода, отер лоб. — Убрать попа!

— Не попа! Протопоп я! На мне сан святой!

Протопопа стрельцы стащили в казенный дощаник, бросили на дно, а дождь, а снег… Мерз да мок протопоп всю ночь напролет, утро пришло — пошли вперед, да кинули люди втайне кафтан протопопу, чтобы прикрыться.

Перед Братским острожком бесится, кипит самый большой порог — Падун. Падает там вода через три каменных залавка, бьет сильно, суда ломает. Выбили снова протопопа на берег, и брел он по каменьям да по скалам, скованный цепью, спина засохла кровью, да гноем, да струпьями…

Как пришли в Братский острог, пала зима, стал Пашков там зимовать. Ой, горе, горе! Кругом иноземцы немирны, нападают, в отряде людей и половины нету — остались позади жать и убирать засеянный у Хабарова хлеб, подошли они уж зимой. Зима холодная, острог малый, корма скудные. Протопопа бросили в башню острожную, лежал, как собачка, на соломке, все на брюхе. — спина-то болела — да мышей скуфьей бил, много их было. Когда покормят, когда нет — и так до Филиппова дня [137] 14 ноября. . А с того дня перевели в избу теплую казенную, с аманатами — заложниками — да с воеводскими псами… Настасья Марковна с детьми в двадцати верстах жила в зимовье, от нее сынок Ваня о Рождестве пришел было на праздник повидать батьку, так не пустили парня стрельцы, заперли Ваню на ночь в башню, а утром прогнали вспять. Так сынок отца и не видал…

Мучился протопоп в холодной башне, мучился он и в казенной избе с остяцкими аманатами да с псами. Но не было покою от протопопа и воеводе Пашкову. Мучил протопоп воеводу. Завел друзей в отряде протопоп, ночные его шепоты под тулупами стали расползаться между людьми. Покончить бы с протопопом попросту, убить бы его до смерти! Да не мог этого воевода — не смел: протопопа-то знал царь, и в грамотках с Москвы слал ему приветы сам царь, просил его молитв.