Савва Дангулов - Дипломаты

— Простите, товарищ, вы родились на русском юге?

— Да, Лев Давыдович, на Северном Кавказе,

Троцкий обрадованно закивал головой.

— Вот, вот. Я почувствовал это по вашему говору. Из станицы или села?

— Из станицы, сын кузнеца, потом ушел в город.

— Это хорошо, я это сразу заметил. — Он все еще был рад, что угадал в Петре южанина, потом стал мрачнеть, мрачнеть неудержимо. — А Гофман порядочная скотина! Правда ведь?

Петр вышел от Троцкого обескураженный. Безостановочно стучала печатная машина, и бумага складывалась в аккуратную стопу. Что произошло с Петром только что? Ездил бог знает куда, был на свидании с самой смертью, рассек немецкий фронт от пуповины до кадыка, видел все, что может увидеть человек, благополучно вернулся и вдруг обратился в нуль угля, в железную тумбу! Да, в тот самый момент, когда твое слово обрело цену золота (нет, не потому, что ты семи пядей во лбу, а потому, что видел то, чего не могут увидеть другие), вдруг лишиться языка! Если бы в немецкий тыл свозить памятник Скобелеву, он бы наверняка рассказал больше. Такого позора еще не бывало! Быть может, в этом повинен не только Петр? Нет, это не признак энергии и деловитости. Деловитость корректна, она предполагает внимание.

— Петр Дорофеевич, по моим расчетам, военспецы уже ушли. — Навстречу шел Чичерин, он сказал «военспецы» так, чтобы слышал Подвойский, который появился из-за поворота. — Простите, Петр Дорофеевич, у меня несколько слов к Николаю Ильичу. — Короткий разговор с Подвойским в полутьме смольнинского коридора необыкновенно воодушевил Чичерина. — Нельзя пренебрегать опытом военспецов, — сказал он Петру.

«Георгий Васильевич истинный феномен, — подумал Петр. — Вряд ли Подвойский догадывается, что Чичерин за всю свою долгую и многотрудную жизнь не держал в руках оружия». Петр пошел тише. «Но какой толк, что оружие держал в руках ты?»

В кабинете Ленина точно никого и не было: тихо, свежо. Впрочем, в комнате легкий запах лаванды — никто так не любит душиться, как военные.

— А я вас заждался! — приветствовал Ленин Чичерина и Белодеда. — Все думал: какой там… гонец? Садитесь вот сюда, хочу вас видеть.

Наверно, и это ему важно — видеть. То, что не сумеет сказать Петр, доскажут глаза.

— Вы приехали часа два назад?

— Полтора.

— Как долго ехали туда?

Петр задумался: обычные вопросы для начала беседы, очевидно, разведка, легкая, подвижная.

— Где принимал вас Гофман?

— В пригородах Двинска.

— Полевой штаб?

— Так мне показалось.

— Как выглядит Гофман?

Медленно открылась дверь, вошел Троцкий.

— Я спрашиваю Петра Дорофеевича, как выглядит Гофман.

Ленин точно хотел сказать Троцкому: «Ваше мнение знаю, мне хотелось теперь знать, как воспринял Гофмана Белодед».

— Я смотрел на Гофмана, — сказал Петр, — и казалось, что попал в натурный класс Академии художеств.

Ленин улыбнулся, впрочем, улыбнулся и Троцкий, хотя все еще смотрел хмуро.

— Небось явился в парадном мундире, как Победитель к побежденному? — заметил Ленин. — Немцы это любят.

— Да, в парадном, — ответил Петр без энтузиазма. — Чуть ли не в каске с шишаком! Жива в них тевтонская природа. Если б мог надеть рыцарский шлем с рогами, напялил бы! Кстати, этот наряд больше подходит к первосути Гофмана, — сказал Петр.

— Тевтонской? — переспросил Ленин. — Не сторонник ли он древнегерманской доктрины: первый удар по восточному соседу, потом по всем другим?

— Да, сегодня это его доктрина. Гофман сказал: «Первую вину и бог прощает».

— Однако его русский язык не так примитивен?

— Да, к войне с Россией он подготовился основательно.

Ленин встал. Петр заметил: он делал это каждый раз, когда возникала потребность что-то додумать, до конца освоить. Видно, Петр сказал Ленину нечто такое, чего тот еще не знал.

— Но он действительно солдафон, лишенный интеллекта?

Петр помедлил с ответом. Ему вновь показалось, что Ленин продолжает спор с невидимым противником, страстно возражает, урезонивает, вразумительно убеждает.

— Нет, я не увидел в нем просто солдафона, не считают его только солдафоном и русские военные, с которыми я беседовал, они находят, что Гофман куда одареннее всех германских стратегов, включая Людендорфа и Гинденбурга. В том, как он осуществил Танненбергскую операцию, были и расчет, и глубина мышления.

Ленин пододвинул и окну стул и, поднявшись на него, открыл форточку. Он сделал это очень легко, с видимым удовольствием. «Если после бессонной ночи, — подумал Петр, — у него сохранилась такая потребность, наверно, он очень здоров».

— Мне говорили военные, что он критиковал Людендорфа, и достаточно зло, — сказал Ленин. — Эта смелость опиралась на авторитет или заступничество высокого лица?

— Мне так кажется, и на авторитет, — сказал Петр. — Не в наших интересах оглуплять его, тем более что тридцать дивизий, которые все еще идут на нас, сила реальная.

Наступила пауза. Встал Троцкий и медленно пошагал в противоположный конец комнаты — там на тумбочке стоял графин с водой.

— Пакет был вскрыт, разумеется, без вас? — спросил Ленин.

— Нет, при мне и досконально исследован.

— В самой реакции не было ничего импровизированного? — настаивал Ленин. — Все срепетировали заранее?

Петр попытался сосредоточиться. «В самом деле, как реагировал на письмо Гофман? Что было в этой реакции главным, какими подробностями сопровождалось?»

— Он пытался внушить: «Легче начать наступление, труднее остановить». В военном деле есть пора, старался доказать Гофман, когда командование утрачивает власть над войсками, — начало наступления… Он повторил дважды: «Когда машина набрала скорость, привести в действие все тормоза — значит разбиться в пух и прах».

За окном разыгралась пурга, время от времени ветер подбирался к самой форточке и бросал в комнату щепотку снега — снег был по-февральски мягким и бесшумно падал на пол. Чичерин поглядывал на окно и потирал зябнущие руки.

— У вас создалось впечатление, что машина Гофмана все еще мчится?

— По-моему, да… при этом на скорости большей, чем вчера.

— Это инерция?

— Думаю, замысел.

— Это всего лишь ваше предположение?

— Нет, я опираюсь на то, что видел своими глазами: на восток идут эшелоны с тяжелой артиллерией, боеприпасами и горючим.

— Вы сказали: с тяжелой артиллерией и горючим? И что это значит, по-вашему?

— Еще три дня наступления, и немцы смогут обстреливать Питер…

Ленин искоса взглянул на стенку справа: там висела карта Европейской России. Он будто бы еще раз измерил маршрут немецкого наступления: Минск — Псков — Питер. Все пути были точно на ладони.

— Еще вопрос: в этом единоборстве Людендорф — Кюльман немцы не так монолитны, как нам кажется. Чью сторону представляет Гофман?