Амитав Гош - Стеклянный Дворец

- И что он ответил?

- Он сказал, что его жена отошла от мира, потеряла интерес к дому и семье, к нему...

- Когда вы в последний раз с ним встречались?

- Много лет назад. Он перестал появляться после того, как я сказала, что беременна.

- Он не хотел иметь ничего общего с мальчиком, с Илонго?

- Да. Но он присылает деньги.

- Почему вы не поговорили с его женой? Или с мистером и миссис Мартинс? Они бы что-нибудь сделали. Он поступил ужасно, он не должен был бросать вас вот так.

Мать Илонго взглянула на гостью и увидела, что ее лицо горит от негодования. Теперь в ее будничном тоне появились тревожные нотки.

- Мадам, вы ведь не станете ни с кем говорить?

- Можете быть уверены, что стану, - отозвалась Ума. - Это постыдное дело. Я и в полицию пойду, если понадобится...

Тут женщина запаниковала. Она быстро пересекла комнату и упала на колени у ног Умы.

- Нет, - взмолилась она, яростно тряся головой. - Нет! Нет! Прошу вас, поймите. Я знаю, что вы хотите мне помочь, но вы здесь чужая. Вы не знаете, как здесь всё происходит.

- Так чего же вы хотите? - Ума в гневе поднялась. - Хотите, чтобы я просто оставила всё как есть? Чтобы ему это сошло с рук?

- Это мое дело. Вы не имеете права говорить об этом с кем-либо...

Ума тяжело дышала, грудь раздирала ярость.

- Не понимаю, сказала она. - Этот человек должен быть наказан за то, что вам причинил, вам, своей жене и семье. Почему вы хотите всё скрыть?

- Потому что мне не полегчает от того, что его накажут, это только для всех всё усложнит. Он перестанет давать деньги, будут неприятности. Я не ребенок, не вам принимать за меня решение.

Из глаз Умы хлынули слезы разочарования. Она часто ругалась с женщинами, которые позволяли загнать себя в лабиринт страхов, но теперь, столкнувшись с такими обстоятельствами, была бессильна, сама являлась частью лабиринта.

- Мадам, дайте мне слово, что вы об этом не расскажете, я не позволю вам уйти, пока вы этого не сделаете.

Уме не оставалось ничего другого, кроме как вынужденно кивнуть в знак согласия.

С этого мгновения путешествие Умы начало становиться непроизвольным и похожим на сон, события и впечатления следовали друг за другом в случайном порядке, будто градины, колотящие по москитной сетке.

В свой последний день в Морнингсайде Ума поговорила с Дину, и этот разговор застал ее врасплох. Она заметила, что Долли слишком много времени проводит в одиночестве, оставаясь у себя в комнате всё утро и редко показываясь внизу до полудня.

Сгорая от любопытства, Ума спросила Дину:

- Почему Долли не завтракает вместе с нами? Почему она спускается так поздно?

Дину бросил на нее удивленный взгляд.

- Вы не знаете? По утрам она занимается своими тея-таи.

- Что это такое?

- Не знаю, как объяснить... Думаю, вы бы назвали это медитацией.

- О, - Ума замолчала, чтобы это переварить. - И когда это началось?

- Не знаю. Она этим занимается с тех пор, как я помню... А было время, когда она этого не делала?

- Я не помню...

Ума резко сменила тему и больше к ней не возвращалась.

Следующую остановку во время своей поездки Ума должна была сделать в Рангуне. Ее путешествие была спланировано таким образом, чтобы выехать из Малайи в компании Долли, Нила и Дину. Она собиралась остаться с Долли и Раджкумаром на месяц, а потом отплыть в Калькутту. Когда она планировала поездку, именно эту ее часть Ума больше всего предвкушала, представляя, как они с Долли будут проводить многие часы вместе, разговаривая, как когда-то. Теперь такая перспектива наполнила ее опасениями.

Но как только они сели на борт парохода, напряжение последних дней магическим образом растворилось. Постепенно вернулась былая близость, так что Ума даже смогла затронуть тему добровольной изоляции Долли.

Однажды утром, когда обе находились на палубе, Ума сказала:

- Знаешь, Долли, после нашего разговора в тот первый вечер в Морнингсайде, я подумала, что будет как в старые добрые времена. Помнишь, Долли, как мы говорили всю ночь напролет в Ратнагири, а потом, просыпаясь, могли начать снова, словно просто прервались на сон? В Морнингсайде я каждое утро говорила себе, что сегодня отправлюсь на прогулку с Долли, и мы сядем под деревом и будем смотреть на море. Но тебя никогда не было, ты никогда не спускалась к завтраку. Так что однажды утром я спросила Дину, и он рассказал, почему ты так долго остаешься в спальне.

- Ясно.

- Я столько раз пыталась тебе рассказать о своей жизни, но ты не произнесла ни слова о твоей, ничего о том, что у тебя на уме или как ты проводишь время.

- А что я могла сказать, Ума? Если бы я лучше умела говорить, возможно, я бы и смогла. Но я не знаю, что сказать. Особенно тебе...

- Почему особенно мне?

- С тобой я чувствую себя так, словно отчитываюсь перед самой собой, должна дать себе объяснения.

Ума поняла, что в этом есть доля истины.

- Может, ты и права, Долли. Наверное, мне бы было сложно это понять. Я действительно нерелигиозна, но я бы пыталась понять, просто потому что это ты. И я по-прежнему хочу попытаться, Долли, если ты мне позволишь.

Долли на мгновение замолчала.

- Не знаю, с чего начать, Ума. Помнишь, я писала тебе о болезни Дину? После того, как всё закончилось, я обнаружила, что во мне что-то изменилось. Я не могла вернуться к той жизни, что вела прежде. Дело не в том, что я была несчастлива с Раджкумаром или мои чувства к нему пропали, просто то, чем я занималась, больше не находило того же места в моей жизни и в мыслях. Это было такое ощущение, словно тянутся пустые дни, которые нечем заполнить, они просто проходят, день за днем. Потом я услышала об одной моей старой подруге, мы называли ее Эвелин. Я услышала, что она в Сикайне, неподалеку от Мандалая, и стала главой ти-ла-шун-куанг - как вы это называете? - буддистского монастыря. Я поехала повидаться с ней и сразу же поняла, что именно этого я и хочу, такой должна стать моя жизнь.

- Твоя жизнь! - Ума изумленно уставилась на нее. - Но как насчет мальчиков?

- Именно из-за них и из-за Раджкумара я еще не уехала. Сначала я хочу убедиться, что они устроены, например, в Индии, в любом случае подальше от Бирмы. Как только они окажутся в безопасном месте, я смогу уехать в Сикайн.

- В безопасном месте? Разве они здесь не в безопасности?

- В Бирме всё изменилось, Ума. Теперь меня это пугает. Здесь накопилось столько гнева, столько обид, и большая их часть нацелена на индийцев.

- Но почему?

- Деньги, политика... - Долли помедлила, - так много всего, кто может сказать точно? Индийские заимодавцы отбирают землю, индийцы владеют основной частью магазинов, люди говорят, что богатые индийцы живут как колониалисты, правят бирманцами. Не знаю, насколько это верно или неверно, но знаю, что боюсь за мальчиков, даже за Раджкумара. Некоторое время назад Дину окликнули на улице, его назвали зербади - это бранное слово для полукровок, наполовину бирманцев, наполовину индийцев. А недавно в Рангуне толпа окружила машину и грозила мне кулаками. Я спросила этих людей: "Почему вы так поступаете? Что я вам сделала?". Вместо ответа они стали петь "Амьота кве ко маюка па нет".