Вера Крыжановская - Светочи Чехии

— Мой отец будет отомщен; оправиться же я успею, так как он не вернется раньше завтрашнего дня.

Наружно спокойная, прошла она в комнату, где обыкновенно собиралась семья. На дворе дождь лил, как из ведра, и она оставила кардинала ужинать.

Бранкассис, по-видимому, был в отличном расположении духа; но от внимательного взгляда Анны не укрылось, что глаза подруги как-то лихорадочно блестят и мысли где-то витают. На ее вопрос Ружена ответила, что у нее болит голова, и Анна вышла из комнаты, чтобы принести ей лекарство, а во время ее отсутствие Бранкассис незаметно влил в кубок молодой графини что-то из крошечного флакона, скрытого в ладони руки.

После ужина кардинал тотчас же простился и ушел, а Ружена, ссылаясь на головную боль, сказала, что идет спать; на самом деле, она чувствовала непреодолимую потребность остаться одной.

Она торопливо разделась и отослала всех, даже и Анну, а сама принялась лихорадочно ходить из угла в угол.

Она задумалась об отце и рисовала его себе красивым, здоровым, таким, каким он был, когда уехал из замка, и безумный гнев вдруг овладел ею. Как, для такого-то злодея, который смел протянуть к ней свою запятнанную убийством руку, она отказалась от Иеронима и выдержала жестокую нравственную борьбу, чтобы только забыть любимого человека и честно выполнить то, что считала своим долгом? Но в эту минуту у нее закружилась голова и она почувствовала дурноту.

„Я слишком разволновалась! Мне надо скорей лечь в постель”, — подумала Ружена.

С большим трудом, так как ноги едва ее слушались, дотащилась она до кровати и едва легла, как заснула тяжелым, глубоким сном.

Оба графа совершенно неожиданно вернулись в ту же ночь домой. Узнав, что жена не здорова, Вок не хотел ее беспокоить и прошел прямо к себе, в спальню, куда ему подали ужин, после чего он поспешил лечь спать, тоже чувствуя недомогание.

Было около полуночи и в доме Вальдштейнов все покоилось глубоким сном.

Не спал пока один Брода и, по обыкновению, погружен был в чтение священного писания. Вдруг камешек стукнул в его окно, за ним другой, а затем третий.

Брода вскочил: это был ночной сигнал, условленный между ним и Туллией, на тот случай, когда она хотела сообщить ему безотлагательно что-либо важное. Он побежал к выходившей на улицу двери, ключ от которой хранился у него, и впустил бледного, запыхавшегося пажа.

— Какая-то опасность угрожает вашей молодой синьоре, — торопливо проговорила Туллие, — Вернувшись сегодня вечером, Томассо приказал Бонавентуре немедленно идти к Иларию и провести ночь у него, а в полночь отворить ему дверь в переулок. Вы понимаете, что не с добрыми же намерениями собирается эта каналья пробраться к вам, да еще в отсутствие молодого графа. Я не могла расслышать всего, но они что-то толковали о снотворном лекарстве, чтобы никто не мог им помешать…

— Граф Вок неожиданно вернулся домой.

— Тем лучше! Может быть, Бонавентура его и предупредит, так как он должен быть уже тут, я опередила его всего на несколько минут.

— Обождите здесь, а я пойду посмотреть, что там делается.

Схватив кинжал, Брода выбежал из комнаты и прежде всего бросился к Воку. Молодой граф крепко спал; следовательно, Ружена была одна, и Брода принялся трясти спавшего, чтобы предупредить его, какой неожиданный гость пожаловал к ним в дом. Но все усилие разбудить Вока были тщетны; граф лежал, не двигаясь, и не будь слышно дыхание, его можно было счесть мертвым. Встревоженный Брода раздумывал, что ему делать дальше, как вдруг ему послышался шум в соседней комнате, точно кто споткнулся о мебель. Он мигом бросился в сторону и закутался в складки занавеси кровати. Почти в ту же минуту маленькая, юркая фигура показалась в дверях и, как тень, прошмыгнула к постели.

К своему великому удивлению, Брода узнал Бонавентуру. Крошечные, проницательные, умные, но лукавые глазки оглядели всю комнату; тощее, лисье лицо монаха дышало чисто дьявольской злобой.

Нагнувшись к спящему, он внимательно прислушался к его дыханию, потом приподнял одну из рук графа, и та бессильно упала на одеяло. Тогда он схватил со стоявшего в ногах постели кресла шелковую подушку и наложил ее на лицо Вока, который слабо застонал.

Но в этот момент Брода схватил монаха за шиворот, отогнул назад и вонзил ему кинжал в горло. Бонавентура свалился на ступеньки балдахина, не испустив крика и зажав в руках подушку. Не кинув на него взгляда, Брода вытащил из раны оружие и, не мешкая, бросился в покои Ружены.

Мы сказали выше, что Анна заметила необычайно возбужденное состояние Ружены и тревожно наблюдала за ней. Непривычная грубость тона, которым графиня отослала ее спать, сначала обидела Анну; она вернулась к себе и стала раздеваться. Но любовь к подруге и беспокойство одержали, однако, верх, и она, закутавшись в широкий ночной наряд, бесшумно прокралась к комнате Ружены. Сквозь просвет занавеси Анна увидела, что та в волнении ходила по комнате, затем медленно добрела до кровати и бессильно на нее повалилась. Прождав еще с четверть часа, Анна тихонько вошла и приблизилась к ней; графиня спала, но дышала с трудом, лицо ее горело, хотя и было смертельно бледно.

— Боже мой! Лишь бы она опять не заболела, — прошептала Анна, с испугом ощупывая влажную, но холодную руку приятельницы, безжизненно лежавшую поверх одеяла.

„Надо бы позвать врача, а где его найти в эту пору?” — подумала она и решила провести ночь у изголовья подруги, а если появятся новые тревожные признаки, разбудить Матиаса и непременно послать его за лекарем.

Она расположилась в кресле, у постели, и, подперев голову рукою, стала думать о прошлом, о будущем и о Светомире, который вот уже два года не давал о себе никаких известий.

На соседней колокольне пробило полночь и это вывело Анну из размышления.

„Как однако поздно, — подумала она. — Но все равно, я посижу, а потом позову Иитку, себе на смену”.

Не прошло четверти часа, как Анна задремала.

Неожиданно раздавшийся тихий шорох заставил ее открыть глаза. Она удивленно прислушалась и, во второй раз, уже совершенно ясно, услыхала скрип сапога в соседнем коридоре, ведущем в кладовую с платьем, которая вся заставлена была шкафами и сундуками. Она старалась уяснить себе, что это мог быть за шум, как дверь из коридора открылась, и какой-то человек высокого роста, закутанный в темный плащ, тихо вошел в комнату.

Анна застыла от изумления, увидав неизвестного, который проворно скинул плащ и прямо пошел к постели. Теперь она его узнала: это оказался Бранкассис. Он был в светском платье, и за поясом блестела рукоять кинжала; на лице его была написана такая животная похоть, что молодую девушку бросило в дрожь.