Вера Крыжановская - Светочи Чехии

Гус часто навещал больную, и голос его, как будто, успокоительно действовал на нее; поэтому всякий раз, как он приходил к Вальдштейнам, граф просил его побывать у жены.

Придя как-то под вечер, Гус узнал, что графиня без устали металась весь день и ярость ее была такова, что даже пытались, хотя безуспешно, связать ее, но у нее проявилась такая сила, с которой не мог справиться даже Брода.

Уже подходя к покоям больной, Гус слышал то пронзительные вопли, то какое-то рычание. Комната едва была освещена, так как свеч не зажигали, опасаясь пожара; но холод побудил затопить камин, около которого и сидела служанка.

В первую минуту, Гус не мог отыскать графини; наконец, он увидал её у кресла, сидевшую на корточках, с вытянутой вперед шеей, точно она кого-то сторожила.

Она страшно изменилась за это время: худоба ее стала ужасающей, волосы совсем побелели и висели в беспорядке, длинными космами; свирепые, широко раскрытые глаза, неподвижно устремленные в одну точку, производили тяжелое впечатление. Она была в рубашке и разорванной во многих местах юбке: обрывки газового, вышитого когда-то золотом вуаля, лохмотьями свешивались на спине.

Гус подошел ближе и назвал графиню по имени; затем он заговорил с ней, убеждая, что Бог простил ее, и Христос, в бесконечном милосердии своем, близок ко всякому страждущему и приемлет кающегося грешника, как отец блудного сына. Звучный голос Гуса произвел свое обычное действие: крики и ворчанье стихли и потухший, лукавый взор больной обратился на него.

Понимала ли безумная смысл его слов, или просто гармоничные вибрации его речи приятно ласкали ее расстроенные нервы, трудно сказать; но через четверть часа она тихонько встала и медленно направилась к нему.

Вдруг она взвизгнула и отскочила назад, заметив на полу тень, отбрасываемую Гусом.

— Вот он, вот! Он пальцем на меня показывает и насмехается, что я теперь в его власти, после стольких лет спокойствия, — крикнула она диким голосом.

Гус угадал причину испуга и повернулся так, что его тень перестала быть ей видимой.

— Успокойтесь, он исчез! Я приказал ему убраться в могилу. — А вы, пани, садитесь в кресло и не бойтесь.

Луч радости и успокоение мелькнул на лице больной. Подойдя к нему, она вкрадчиво сказала:

— Ты могуществен и прогнал его, будь же добр и помоги мне! Он повинуется тебе, возьми же у Светомира индульгенцию, которую он у меня украл, и отдай ее мне. Я не могу раздобыть себе другой, потому что Томассо умер, а я щедро заплачу за услугу! Я отдам тебе все мои драгоценности, обе шкатулки, мой жемчуг и все скопленные деньги, только достань мне индульгенцию!..

Она все более и более сгибалась перед ним, и он невольно попятился, при виде ее искаженного гримасой лица и блестящего, хитрого взгляда. Заметив вдруг кончик пергамента, который выглядывал из кармана Гуса, она проворно бросилась к нему и ловко выхватила свиток.

— А, хитрый и продажный поп, как и все вы! Ты уж его приготовил, а молчишь! Но все равно, он у меня, у меня! Это она — моя индульгенция, дорога к небу теперь для меня открыта!

Подбежав к столику, она с шумом открыла крышку и, забрав пригоршнями драгоценные камни, несколько золотых вещей, лоскутки газа и материй, бросила их Гусу.

— Вот, получи! — крикнула она.

Затем, с радостными криками, она принялась быстро кружиться и танцевать по комнате, размахивая над головой пергаментом.

В эту минуту открылась дверь, и вошел граф Гинек. Безумная остановилась, увидав его, но видимо не узнала мужа.

— Не подходи, брат Светомир, ступай в могилу! Власть твоя кончилась! Смотри, у меня индульгенция, — и, махая перед собой пергаментом, она стала пятиться к камину.

— Стой, стой! Не приближайся к огню, — крикнул граф, бросаясь, чтобы остановить жену.

Но это-то именно движение и погубило ее. По привычке она сделала быстрый прыжок назад, споткнулась и повалилась в громадное отверстие камина, ударившись при этом о его каменный край.

Лохмотья газа и шерстяная юбка мгновенно вспыхнули, и несчастная, охваченная пламенем, с дикими криками покатилась по полу.

Служанка убежала в ужасе, а граф и Гус сорвали с кровати одеяла, завернули в них графиню и с трудом потушили горевшее платье. На крик служанки явились и другие люди, а за ними и Вок, только что вернувшийся от короля из замка Жебрака. Они остановили начинавшийся пожар, так как огонь перекинулся уже на драпировки.

Покрытая страшными ожогами, графиня в бесчувственном состоянии была отнесена в другую комнату, где ей оказали первую помощь; но истощенный организм не вынес этого нового потрясения. Простуда от холодной воды и страдание, причиняемые ранами, покрывавшими все ее тело, вызвали горячку; после недельной тяжелой агонии, мучимая ужасными видениями, графиня скончалась.

Умирать в это время в Праге для христианина было тяжело и граф с сыном чувствовали вдвойне постигшее их горе, не будучи в состоянии даже освятить церковной службой похороны графини, которая, по их понятиям, более, чем кто-либо, нуждалась в молитве. Такую-то великую грешницу приходилось теперь предавать земле без священника и отпевания, как и умерла она без покаяния и причастия. Или Бог, разгневанный ее злодеянием, отказал ей в своем милосердии? А медлить было нельзя: покойная разлагалась быстро, и графу пришлось последовать обычаю, установившемуся со времени обнародования интердикта, т. е. хоронить жену ночью.

Когда тело было положено в гроб, граф посыпал его горстью священной земли, привезенной из Иерусалима одним из его предков и хранившейся в семье, как святыня, окропил святой водой и в руки вложил распятие.

— Христос, по беспредельной благости своей, поддержит и направит твою душу, будет тебе заступником и воздаст все то, чего лишило тебя нехристианское погребение, — со слезами на глазах сказал он.

Около полуночи печальное шествие, освещаемое лишь несколькими факелами, которые несли слуги, тронулось в путь на кладбище.

Хотя у Вальдштейнов был родовой склеп в одном из монастырей, но там покуда не хоронили, и ни один из членов их семьи, явно стоявшей за Гуса, не был бы допущен под священные своды.

В такой поздний час вся Прага обыкновенно спала, и улицы были совершенно пустынны, но в это тревожное время кое-где заметно было еще движение: других покойников, тоже лишенных отпевания, тайком несли на место их последнего упокоения. Похороны людей самого разнообразного общественного положения постепенно примыкали к процессии графини, и сопровождавшая их толпа громко выражала свое неудовольствие.

Среди покойников были и два немца-католика. Родственники их стали бранить прочих присутствующих, главным образом чехов, приписывая их явной „ереси” и привязанности к „преступному врагу церкви ” бесчестье, поражавшее их дорогих усопших. Ссора разгоралась; чехи не остались в долгу, в свою очередь, обвиняя духовенство и его папу — антихриста в том, что они все это устроили в отместку за разоблачениеих преступлений и распутства.