Сильвестер Эрдег Сильвестер Эрдег - Безымянная могила

Решительность и последовательность в таких случаях не просто желательны: без них немыслимо носить высокое звание первосвященника. В качестве примера можно вспомнить хотя бы первосвященника Каиафу, который во времена смуты не останавливался перед принятием жестких решений. Особая комиссия Синедриона, получив ряд сигналов, наблюдая и констатируя, что ситуация складывается все более неблагоприятно, сформулировала следующее мнение: 1. Нахождение Анании на посту первосвященника долгое время внушало всем, в равной степени и народу, и его руководителям, доверие и надежду, конфликты с Римом улаживались к общему удовлетворению, страна жила в относительном покое.

Заслуги эти неоспоримы, хотя принадлежат они не только Анании. Однако к настоящему моменту очевидным стало, что присущий ему стиль руководства, опирающийся на компромиссы, его склонность к маневрированию способны были принести лишь временные успехи, кризис не был разрешен, а, напротив, в конечном счете лишь обострился. Нетрудно увидеть и доказать: уступчивость не только расколола народ и тех, кто недоволен, кто движим тщеславием, жаждой власти, — она расколола и руководство, включая Синедрион. Противоречия между саддукеями, фарисеями, ессеями переросли во взаимную ненависть, и Анания оказался неспособным ни примирить, ни устранить эти противоречия; его последние отчаянные попытки, предпринятые в этом плане и требующие самой бескомпромиссной решительности, закончились позорным провалом. Дело, которое заставило принять решение о беседе с Ананией и о лишении его поста первосвященника, является прямым следствием всех этих событий; оно должно быть истолковано не как единственный и случайный промах руководителя, но как роковой итог всех прежних ошибок; поэтому особая комиссия Синедриона и пришла к выводу, что наступил момент, когда нужно действовать. 2. Известно, что Павел, прежде носивший имя Савл, который в обстоятельствах, до сих пор не до конца проясненных, отрекся от веры отцов (по некоторым источникам, это произошло в Дамаске, куда он направился с ведома и по поручению Синедриона), практически беспрепятственно занимался подстрекательской деятельностью и организацией антииудейских сил в течение едва ли не пятнадцати лет. Против него никогда не заводилось судебных дел, которые вынесли бы достойный приговор, мелкие же скандалы завершались неблагоприятно для нас. Этот самый Павел, который прежде, нося имя Савл, был нашим человеком, в минувшие месяцы появился в Иерусалиме и своими публичными речами накалял и без того напряженную ситуацию. Характерно, что выступил против него не первосвященник Анания, а поддерживающая нас часть уже расколотого народа. Спонтанно вспыхнувший протест должен был привести к положительному результату, если бы кто-то не поставил в известность о готовящемся одного римского сотника, а затем и его командира, тысяченачальника Клавдия Лисия. Едва ли можно сомневаться, что, не вмешайся в дело римские легионеры, группа самоотверженных мстителей, стоящих на нашей стороне, смогла бы выполнить роль орудия справедливости: предателя Павла, по всей вероятности, линчевали бы, народ сам вынес бы ему приговор, поставив точку в этой опасной истории.

Кто-то, однако, известил римлян, и те вырвали Павла из рук разъяренной толпы. Комиссия располагает неопровержимыми доказательствами, что римлян известил кто-то из руководства Синедриона. После этого дело Павла попало на рассмотрение юридических инстанций; да и куда еще могло оно попасть, если он ожидал разбирательства в Синедрионе под надежной охраной? Анания же, вместо того чтобы встать и бросить в лицо Павлу суровые обвинения, сразу же предоставил ему слово для защиты, что является юридическим нонсенсом. Вероятно, он и сам понял свою непоправимую ошибку и после первой же фразы, произнесенной Павлом — цитирую: «Мужи братия, я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня», — приказал стражникам бить Павла по устам. Каковой приказ был не просто бессмысленным, но и излишним, поскольку Павел этими словами сказал не больше и не меньше, чем мог бы сказать любой из нас, из тех, чья совесть, в соответствии с его верой, чиста перед Богом. В ответ же на битие по устам Павел — поскольку предупрежден был, что он поносит первосвященника Божьего, хотя до того он еще ни словом не оскорбил Ананию, — сказал (цитирую): «Я не знал, братия, что он первосвященник». Это заявление Павла прозвучало более чем саморазоблачительно: вряд ли можно поверить, что он действительно не знал этого; напротив, он, скорее всего, был знаком с Ананией, но с тех времен, когда тот еще не был первосвященником. Это, правда, лишь предположение с нашей стороны; однако факт, что в ходе процесса Анания больше ни разу не выступил, чем существенно способствовал тому, что остальные выступавшие противостояли друг другу, а не единым строем — Павлу. Из-за этого на процессе разразился скандал, и кто-то снова — это особо подчеркивается в аналитической записке, подготовленной комиссией, — обратился к римлянам. Тысяченачальник Лисий явился немедленно и увел Павла под охраной. Таким образом, это был второй случай, когда дело до вынесения приговора не дошло, хотя здесь суд вершила не часть расколотого народа, поддерживающая нас, а — опираясь на букву закона — поддерживающие нас члены расколотого руководства.

Обманутые в своих ожиданиях члены Синедриона с возмущением приняли к сведению свое поражение и тайно поклялись ликвидировать Павла как предателя — ведь теперь Павел, благодаря затянувшимся процессам, которые мог считать выигранными, лишь укрепил свои позиции в умах сбитого с толку народа. План готовился в обстановке строгой секретности; характерно, что Анания в его разработку не включился, сославшись на занятость, однако, когда план был готов, он (к слову сказать, с полным правом) затребовал его к себе. Свидетели полностью подтвердили это, не оставив места сомнениям. И тут кто-то, уже в третий раз, оповестил римлян; и Павла под покровом ночи увезли в Кесарию, чтобы предать суду перед лицом прокуратора Феликса. Тем самым собственный внутренний враг наш окончательно выскользнул у нас из рук. На разбирательство у прокуратора Феликса Синедрион делегировал — по его просьбе — Ананию, который тем не менее представлял обвинение не лично, а поручил делать это некоему ритору Тертуллу под предлогом, что уж теперь-то приговор будет таким, каким должен быть. На этом разбирательстве Анания не произнес ни слова; ритор же, вышепоименованный Тертулл, позорно провалился; он представлял обвинение настолько слабо, что Феликс отложил разбирательство на неопределенное время, сославшись на необходимость выслушать тысяченачальника Лисия, хотя ясно было, что показания римского легионера в этом деле не могут играть роли ни за, ни против, тем более не могут считаться решающими.