ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ

К концу марта 1931 года секретарь Северокавказского крайкома Б. Шеболдаев мог доложить Сталину, что 86,4 процента всех крестьянских хозяйств края было коллективизировано.Для осуществления плана Шеболдаев не считался ни с чем. Он требовал жестокой расправы, высылки целых деревень, „потому что все обязаны отвечать за действия своих соседей”.

Примеру секретаря крайкома обязаны были следовать все руководители, на каких бы ступеньках партийной лестницы они не стояли, если сами не хотели попасть в число отправляемых на этап, хотели выжить и преуспеть в своей партийной карьере.

Все это происходит рядом с теми местами, где разворачивалось действие романа „Поднятая целина’,’ авторство которого официально приписывают Шолохову. В действительности все было намного страшнее. В этих краях крестьяне оказывали особенно упорное сопротивление.

О том, каких масштабов оно достигло, можно судить по тому, что для его подавления Сталин вынужден был направить сюда возглавляемую Л. Кагановичем специальную комиссию, в которую входили А. Микоян, заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода, начальник ГлавПУРА Красной Армии Я. Гамарник. Ей были предоставлены чрезвычайные полномочия. В крае по сути дела было введено военное положение. Машина террора была пущена на полную мощность. В числе его самых активных проводников был и прибывший вместе с комиссией М. Суслов, один из будущих покровителей внука Андрея Горбачева. Через несколько лет он сменит на посту секретаря Северокавказского крайкома Шеболдаева, объявленного, как и гонимые им крестьяне, „врагом народа” и расстрелянного.

Село Привольное, где жили Горбачевы, не было исключением. И здесь коллективизация прорубала кровавую межу между вчерашними друзьями, соседями, родными. Сказать, что между ними были какие-то идейные расхождения, нельзя. Припоминались старые обиды, не утихшая вражда, а главное, вырывалась наружу злобная зависть. Зависть неудачников к тем, кто сумел добиться успеха. Власть играла на этом, а тем, кто ей поверил и пошел за ней, казалось, что все то, о чем они давно мечтали, накЬнец-то осуществляется. Одним махом можно и расквитаться с кем надо, и прихватить чужого добра, и, не трудясь, выйти в люди, а то, глядишь, как Андрюха Горбач , и в начальники. Ради этого можно было пойти на все. И на подлог, и на грабеж, и на убийство, тем более, что власть-то была на твоей стороне. Ради этого отказывались и от самих себя, от своей памяти, от того, что было завещано предками, от того, о чем напоминала тоскливо поглядывавшая на происходящее высившаяся церковь, если не спалили ее ретивые последователи Андрюхи Горбачева.

Именно в это”мириое”время у его сына Сергея и его жены Марии (2 марта 1931 года) родился сын, которого нарекли Михаилом, хотя святого с таким именем святки в тот день не числят. В том, что родители были людьми крещеными, сомнений быть не может. Был подвергнут православному обряду и новорожденный.

Уже три года как начатая Сталиным коллективизация кровавым кнутом полосила российские просторы. Умирали цветущие села, жители которых насильно высылались в Сибирь. Гибло налаженное годами труда хозяйство. Толпы опухших от голода людей двигались по дорогам. Кордоны из партийцев гнали их прочь. Под страхом наказания оказывать помощь несчастным людям запрещалось. Все это лишь усиливало сопротивление коллективизации. Его удалось сломить не сразу, как это косвенно признает вышедшая в том же 32-м году в Ростове книга. При этом погибла примерно одна десятая населения края, около 600 тысяч человек.

Участвовал ли комсомолец Андропов в коллективизации?

Обстановка в то время на Северном Кавказе была такой, что коммунистам на выполнение сталинских приказов приходилось бросать все наличные силы. До „головокружения от успехов” им было далеко. Нужны были такие, как Андрюха Горбач. Не мог оставаться без дела и семнадцатилетний комсомолец Андропов. Оба обязаны были выполнять задание партии и следить за тем, чтобы все сопротивляющиеся коллективизации немедленно отправлялись в Сибирь, где орудовал молодой комсомолец Черненко.

Высылали сотнями тысяч. Повстречавшийся с ними на вокзале в Курске советский разведчик В. Кривицкий, потом оставшийся на Западе, напишет: „Того, что я увидел, я никогда не забуду. В зале ожидания набилось около шестисот крестьян — мужчин, женщин, детей — их как скот перегоняли с одного лагеря в другой. Многие лежали почти голые на холодном полу. Другие явно умирали от тифозной горячки. На каждом лице видны были голод, мука, отчаяние.”

Забыты, сказкой кажутся в условиях советской власти те теплые чистые вагоны, в которых, как отметил англичанин Де Виндт, перевозило заключенных царское правительство. Тех, кого советский режим объявлял врагом, он переставал считать людьми. По отношению к ним было допустимо все. Так и поступали с теми, кого называли кулаками.

„Мы черт знает что делаем... Мы называем кулаком подлинного середняка, совершенно законно желающего быть зажиточным!” — восклицает тогдашний глава правительства Рыков. „Мы давим и тесним капиталистические элементы деревни, доводя их до разорения”, — отвечает Сталин.

Все это началось в тот год, когда Сталин пожаловал в Сибирь. Спец-поезд несся по зауральским просторам, а телеграф выстукивал директивы: отказывающихся сдавать хлеб — в тюрьму. Направить на поиски спрятанного зерна бедняков. Давать им за это 25 процентов найденного.

„Линия Сталина — смертельная опасность для революции”, — хватается за голову Бухарин, не понимая, что главное для Сталина — власть.

Частник, зажиточный крестьянин мешают установлению единоличной, неограниченной власти, и потому он решает их уничтожить. Этот пример не останется незамеченным его преемниками. Они учатся на нем. Вывод ясен: если для захвата власти можно пожертвовать жизнями миллионов, то какое имеет значение жизнь одного?

Опять,как и за десять лет до того, в 1918 году, советская власть натравливает одних деревенских жителей на других. Вот тут ей и становятся необходимы такие, как Черненко. Его не отягощенный образованием мозг легко воспринимает приказы. Он расправляется со всеми, на кого ему указывает его партия. Она теперь его новый хозяин. Ведь это благодаря ей он получил возможность распоряжаться жизнями тех, от кого еще недавно зависел.

Не сохранилось описаний того, как вел себя он в годы „уничтожения кулака как класса”. Но вряд ли его „деятельность” отличалась от поведения тех, кто врывался в дома, выгонял их обитателей с насиженных мест, отбирал все, „доводя их до разорения”, посылая на верную гибель. И он был среди тех, кто не считался ни с чем. Его последующая партийная карьера подтверждает это. Будь он мягок, прояви отзывчивость — карьера бы не состоялась.