ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ

Тогда же в феврале и началась подготовка к вторжению. Конечно, в Москве понимали всю опасность этого шага и потому до поры до времени предпочитали вести переговоры. Андропов же продолжал действовать. Ему было ясно, что в Чехословакии создалась обстановка, какой не было ни в одной другой коммунистической стране. Там народ действительно оказывал полное доверие и полную поддержку своему правительству. То, что он наблюдал на экране своего телевизора, когда 1 мая передавали репортаж о праздничной демонстрации в Праге, еще раз убедило его в этом. А в докладах, поступивших к нему после этого, обращалось внимание на огромное впечатление, которое репортаж произвел на советских граждан.

После традиционного в такого рода передачах показа столиц ’’братских стран социализма”, где правители, копируя своих старших московских братьев, высились на недоступных трибунах, взирая на копошащуюся где-то у их подножья толпу, камера перенеслась в Прагу. Вначале трудно было понять, что происходит, настолько это было непривычно. Отсутствовала высокая трибуна. Дубчек и все остальные стояли так, что демонстрантам не составляло особого труда дотянуться до них, что они и делали с удовольствием, пожимая им руки, улыбались, обменивались шутками. Лица людей там, на Вацлавской площади, словно оттаяли, приобрели естественное живое выражение. ’’Социализм с человеческим лицом” глядел с телевизионного экрана на жителей советской империи. Он бросал вызов ей.

„Все, что мы хотим сделать, — это создать социализм, не теряющий своего человеческого характера”, — объявил Дубчек, но это-то и напугало коммунистических правителей. На совещании в Варшаве, где решается вопрос об интервенции, В. Гомулка негодует: „Мы имеем дело с контрреволюцией, в которой противник не стреляет. Если бы он стрелял, все было бы для нас гораздо проще, ибо тогда мы могли бы реагировать иначе”.

Прошло несколько дней.и в почтовых ящиках известных чехословацких писателей обнаружилась листовка. Подписанная рабочими, она угрожающе требовала прекращения всех либеральных выступлений, подрывающих руководящую роль рабочего класса. Затем появилась листовка, объясняющая, что власть у рабочих стремятся отнять евреи.

Пройдет три года .и служивший в то время в отделе дезинформации чехословацкого министерства внутренних дел Ладислав Битман подтвердит то, о чем в 1968 году только догадывались. Все это было делом рук лубянского ведомства. К этому другой перебежчик — майор КГБ Левченко добавит, что ни одна сколько-нибудь значительная операция не проводилась ведомством без личного одобрения Андропова. Кампания дезинформации, развернутая против Чехословакии, не исключение. Это творчество Андропова. К дезинформации он испытывает особое пристрастие. Чехословакия для него — полигон, на котором он пробует и отрабатывает свои методы.

Стрелки часов в кабинете Андропова подошли к одиннадцати. В это время в Праге Дубчек успокаивает членов Президиума, встревоженных слухами о неминуемом вторжении. ”Я даю вам честное слово коммуниста, — говорит он, — что у меня нет подозрений, нет указаний на то, что кто-либо готовится предпринять нечто подобное против нас”. Он не знает, что именно в этот момент на Рузинском аэродроме приземляется советский самолет. Его отводят в сторону, где он остается, не вызывая интереса у ничего не подозревающего аэродромного персонала.

В советском посольстве напряжение достигает предела. Очевидцы рассказывают, что еще накануне всем было приказано оставаться на территории посольства. Мест на всех не хватало. Спали где придется. Посол Червоненко поддерживает постоянную связь с Москвой, но с ним конкурирует советник посольства Иван Удальцов, непосредственно докладывающий обо всем происходящем председателю КГБ. Удальцов специалист

по чешской истории. Им написана даже книга о национально-освободительном движении в Чехословакии в прошлом веке. Теперь он делает все, чтобы задушить такое же движение в нынешнем веке. Он с такой ненавистью говорит о том, что происходит в стране, что посетившей Прагу делегации советских историков становится не по себе. Единственное решение проблемы для него — поставить чешских лидеров к стенке. В таком духе он и докладывает Андропову. Того это вполне устраивает. Он чувствует в Удальцове родственную душу. Ему он поручает ту роль, которую некогда сам играл в Будапеште, хотя и он бы не прочь ринуться туда, где разыгрываются решающие ходы задуманной им интриги. Это его стихия*Он подошел к крупномасштабной карте города на Влтаве, и в его памяти вновь возникла Прага. Он не раз бывал в этом городе. Последний раз вместе с Удальцовым, делая тайный объезд города, они выехали на Градчаны, откуда открывалась панорама чешской столицы. Но его меньше всего интересовали красоты древнего города. Он представил себе, как советские танки пройдут вон там, внизу по брусчатке Вац-лавской площади, как десантники займут ратушу на Староместской и перережут подходы к Карлову мосту.

До этого оставались считанные минуты. И провести их он должен в Москве. В этом, если задуматься, была даже и положительная сторона. Следя за тем, что происходит в Праге, он не выпускает из виду и того, что происходит в Кремле. Пожалуй, это даже было важнее. Он присутствовал на заседании Политбюро, когда решение о вторжении было принято большинством всего в два голоса. Он, поддержавший это решение, своими действиями способствовавший его принятию, станет и первым козлом отпущения, если все пойдет не так, как предполагается. Поэтому Москву в эти решающие часы оставлять ему было никак нельзя.

Мягко зазвенел телефон. Он поднял трубку одного из нескольких аппаратов, стоящих на отдельном столике и предназначенного только для связи высшего руководства между собой. Раздался знакомый, с тяжелым дыханием в паузах между словами, голос. Черненко всегда разговаривал так, будто только что поднялся по лестнице и все еще никак не мог отдышаться.

Какое-то легочное заболевание, автоматически вспомнил председатель КГБ выписку из досье Черненко, хранившегося в его ведомстве. Там была вся информация о человеке, который с некоторых пор стал присутствовать на всех заседаниях Политбюро. Андропов встречался с ним в лифте, хотя тому по рангу вроде бы и не полагалось жить в одном подъезде с членами Политбюро, но таково было желание Брежнева.

— Политбюро соберется как было оговорено, — сообщил Черненко.

— Через два часа.

С тех пор, как Брежнев поручил ему быть секретарем заседаний Политбюро, обзванивать всех, кто должен присутствовать на заседании

— его обязанность. Он должен проследить, чтобы все заранее были извещены о повестке, получили необходимые материалы, а кроме того, надо было позаботиться и о таких мелочах, как блокноты, остро отточенные карандаши перед каждым участником заседания и бутылки с ’’боржоми”, которое любил Брежнев и которые Устиныч должен был тут же открывать, когда замечал, что рука генсека тянется к стакану.