Елена Съянова - Маленькие трагедии большой истории

Альбрехта Хаусхофера расстреляли в апреле 45-го.

Счет за счастье, полученное при столе диктатора, порядочный человек всегда оплачивает кровью.

Она была с виду обычной девушкой – тоненькой, светловолосой и сероглазой, с грубоватыми ладонями, познавшими труд, загорелой кожей и белозубой улыбкой, здоровая и красивая… Может быть, только всего лишь немного красивее своих сестер и, может быть, ответственней, потому что была старшей.

И соседи не осудили, когда ее жених, сын лавочника, долго за ней увивавшийся, вдруг запил, а потом женился на ее средней сестре, которая слегка прихрамывала: самой бы бедняжке такого жениха вовек не дождаться. Потом и новый ее жених, типографский рабочий Анри Шарль, славный парень, заводила и сердцеед, вдруг тоже как будто затосковал и стал проводить больше времени в кабаке, чем на собраниях секции, а вскоре тоже женился – на ее младшей сестре.

«Ну вот, Симона, сестер ты пристроила, теперь и самой замуж идти», – одобрительно говорили соседки. И у нее уже снова появились женихи, да сразу двое, да еще подрались на празднике Федерации, тут уж соседки проявили настойчивость: иди, мол, замуж, иди, чего ждешь-то?!

Ждала ли она чего-то в то дождливое лето 1790-го? Едва ли! Хотя жизнь вокруг была бешеная, но молодая революция еще не превратилась в бурный поток, смывающий устои: будущее виделось простым и понятным: выйти замуж, наладить дом, родить и вырастить детей… Дала ли она согласие одному из женихов, была ли назначена свадьба – история умалчивает. Но история чудом и с каким-то умыслом сохранила один день, точнее ночь – с 28 на 29 июля 1790 года.

Недавно отгремел праздник Федерации. Король и королева присягнули на верность нации, Париж пел и плясал, а конституционная монархия клялась осчастливить свой добрый народ. Революция была еще молода, великодушна и наивна, но те, кто, выпив и отплясав, возвращались в трущобы Сент-Антуан или Сен-Дени, трезвели быстро. Мимолетная сытость королевского банкета только скрутила им животы, а радость, которой они так неистово предавались, прочертила новые морщины на усталых лицах женщин. После славного праздника Федерации протрезвевшие предместья не столько поняли, сколько почувствовали, что их в очередной раз обокрали.

Вечером 28-го хлестал дождь: младшая сестра Симоны беспокоилась о муже Анри Шарле – не загулял бы; тот наконец пришел, и не один. Анри Шарль что-то пошептал жене; потом кивнул Симоне на незнакомца, который молча сел у стола: «Мы с женой предупредим кое-кого из соседей, а ты позаботься о нем. Это он, Друг народа, его всюду ищут, могут и сюда сунуть нос, в общем, ты понимаешь».

Конечно она поняла. Все в их доме, на их улице да и во всем квартале читали газету «Друг народа» и знали имя ее автора – Марат. Читали и последний его памфлет с названием «С нами покончено». Отчаянный, неистовый призыв! Но даже кое-кто из соседей пожимал плечами в недоумении: автор писал о скором бегстве короля и королевы в Компьен, о некоем чудовищном заговоре против революции, призывал к арестам, захвату складов с оружием, к народному восстанию…

Симона заперла дверь, задернула занавеску, переставила свечку подальше от окна; проворно собрала на стол, что было. Но гость неподвижно сидел, опустив голову на руки. Она попыталась что-то сказать, но он не слышал. Она тронула его за руку. Рука была очень горячей. От этого прикосновения он вскинул голову и начал что-то говорить, глядя сквозь нее, то и дело переходя на непонятный ей язык. Вдруг вскочил и, видимо, собрался выйти. Она с трудом его удержала, понимая, что он бредит. Потом села рядом и, взяв горячую руку, держала ее в своих ладонях, чувствуя страшный жар: похоже, он был болен, и тяжело.

Так они и провели эту ночь. Симона забыла об обязанностях хозяйки и больше не делала попыток что-то предложить: непонятные слова, неведомые смыслы, которыми он бредил, врывались ей прямо в душу – душу парижанки и простолюдинки. И она почему-то перестала чувствовать жар от его руки; может быть, потому что этот убийственный жар проник и в нее и разлился по телу мучительным, неизведанным прежде желанием – чтобы это продолжалось… еще.

Перед рассветом вернулся Анри Шарль и постучал условным стуком; Марат сильно вздрогнув, поднял голову и несколько секунд смотрел в лицо Симоны. Потом огляделся, видимо припоминая обстоятельства своего появления здесь, и взгляд прояснился.

Он встал и, чему-то усмехнувшись, взглянул на нее словно бы с сожалением.

– Как вас зовут?

– Симона.

Он крепко, по-дружески пожал ей руку:

– Спасибо, Симона. Прощайте.

Марат, «Кассандра революции», так часто предвидевший ее необратимый ход! Судьба пророков – не видеть того, кто рядом, потому что этой девушке ему следовало сказать «Здравствуй!».

Когда король Людовик XV выходил из своего дворца в Трианоне, чтобы сесть в карету, между гвардейцами прошмыгнул незнакомец и бросился на короля. Людовик вскрикнул больше от удивления, чем от боли: ему показалось, что его кто-то сильно толкнул кулаком в правый бок. Но, сунув руку под жилет, Людовик понял, что ранен: рука оказалась испачкана кровью.

Покушавшегося схватили. Высокий, черноволосый, с орлиным носом, лет сорока… При нем ножик с двумя лезвиями; одно напоминало лезвие перочинного ножа. Этим лезвием и был ранен король, точнее сказать, сильно поцарапан, поскольку в тот холодный январский вечер Людовик надел второй редингот, причем на меху. Ранение было таким пустяковым, что король все время волновался, а не было ли лезвие смазано ядом. Именно это и пытались выяснить те, кто начал допросы. Точнее, пытки. Для начала раскаленными щипцами несколько часов жгли и терзали ноги злодея так, что тот больше уже не мог ходить.

Злодея этого звали Роберт-Франсуа Дамьен, человек, переменивший много профессий, женатый, беспокойный, неуравновешенный, но, в общем, обычный человек середины XVIII века.

«В эту эпоху в массах народа, начало проявляться неопределенное стремление к независимости и свободе», – так написал о времени правления Людовика Пятнадцатого палач Сансон. Но изящные фасады галантного века еще скрывали такую грубую и мощную кладку Средневековья, что понадобится величайшее потрясение Французской революции, чтобы нанести по этой кладке сокрушительный удар.

«В эпоху смут, потрясающих общество до самого основания, в эпоху лихорадочных движений, предшествующих революции… встречаются сумасшедшие, помешательство которых доходит до исступления. Эти сумасшедшие – цареубийцы», – писал тот же палач Сансон.

Так, в сущности, и отнеслись к этому делу те, кто им занимался. В ходе следствия выяснилось, что никакого заговора за Дамьеном не стояло, никаких последствий для здоровья короля не последовало; сам злодей раскаялся, а его послание королю, в котором он призывал монарха «перейти на сторону своего народа», принять должные меры, дабы «предотвратить несчастья», грозящие Франции, и восстановить парламент, выглядело очевидным следствием умственного расстройства. Тем не менее, суд вынес обвинительный приговор.