Елена Съянова - Маленькие трагедии большой истории

Великая Французская революция утвердит закон об однообразии смертной казни для всех сословий без исключения. Но до этого оставалось еще три с лишним десятилетия. А пока шел 1757 год.

Суд назначил Дамьену такую казнь, что, как остроумно заметил Сансон, среди имен почтенных судей поневоле пытаешься отыскать имена краснокожих.

Пока на Гревской площади устанавливали эшафот, Дамьен был подвергнут еще одной пытке: его и без того искалеченные ноги обули в «испанский сапожок». После первого клина Дамьен дико закричал; после четвертого – взмолился о пощаде; после седьмого в очередной раз покаялся, но был вбит и восьмой клин. Потом Дамьена отнесли в часовню к духовнику, после чего повезли на Гревскую площадь – на саму казнь.

Начали с того, что в течение трех минут в кипящей смоле держали его правую руку. В это время подготовили второй этап – раскалили клещи. Этими клещами, точно огнедышащей железной челюстью начали вырывать из разных мест тела куски мяса, а затем лить в раны адское варево из расплавленного свинца, серы, кипящего масла…

Сансон пишет: «Зрители увидели сцену, которую трудно описать словами… Дамьен с глазами навыкате, дыбом вставшими волосами, скривившимся ртом подстрекал мучителей. Когда раздавался треск его тела при соприкосновении с воспламенявшимися жидкостями, его крик сливался с этим звуком, и страдалец произносил уже нечеловеческим голосом: «Еще! Еще! Еще!».

А между тем это были лишь приготовления к казни.

Для третьего этапа подготовили четверку лошадей, привязав к каждой по одной из конечностей Дамьена. Лошадей начали стегать и бить, и они рванулись что было сил. Рывок следовал за рывком… руки и ноги Дамьена все сильнее вытягивались, он хрипел, одна лошадь упала, а в толпе пошел недовольный ропот. Кое-кто упал в обморок. Присутствовавший на казни врач поспешил доложить судьям, и те приняли решение ускорить казнь. Помощник палача Легри рассек топором плечевые и бедренные сухожилия, чтобы помочь лошадям, и, наконец, одна рука и одно бедро отделились от тела Дамьена.

Но он был все еще жив, смотрел вверх, нижняя челюсть его шевелилась, точно он говорил с небом. Лошади снова рванули, оторвалась вторая рука. Еще рывок… Последняя лошадь уже выбилась из сил, и небо наконец сжалилось – не то над лошадью, не то над злодеем, и он испустил дух.

Когда останки сняли, чтобы кинуть в огонь, все увидели, что черные волосы Дамьена стали совершенно белыми.

Внимательно выслушав подробности этой ужасной казни, Его Величество король Людовик Пятнадцатый приказал выплатить судьям и устроителям казни по несколько тысяч ливров.

А духовный авторитет эпохи Вольтер кошмарную смерть Дамьена назвал «закономерным итогом его поступка».

…Так что, если слишком уж сильно одолеют вас мысли о жестокостях современного мира, вспомните это имя – Дамьен.

Передо мной два документа. Первый – рапорт майора бронетанковых войск Сивкова И. Н. о том, что 23 апреля 1945 года он, в нарушение приказа, пропустил в сторону аэродрома Рехлин легковушку с двумя взрослыми и тремя детьми. Второй документ – протокол допроса бывшего вождя Трудового фронта, рейхсляйтера Роберта Лея, в котором он объяснил, при каких обстоятельствах лишился капсулы с ядом. Обстоятельства эти Лей датировал тем же 23 апреля 1945 года. Два документа, за которыми лишь крохотный фрагмент эпохи.

…Автострада оказалась забита колоннами гражданских и военных машин; все это едва тащилось… Мощные «мерседесы» рейхсляйтера вытянули объезд по разбитым полям и, сделав крюк, снова выбрались на шоссе. Здесь двигалась колонна из пеших беженцев. Несколько часов назад над ней прошли английские бомбардировщики, сбросили тяжелые бомбы, чтобы избавиться от неизрасходованного груза. Огромная воронка чернела в центре автобана, как раз в том месте, куда выехали «мерседесы» Лея. Воронку обходили, стараясь туда не глядеть; по краям лежали убитые и раненые. К «мерседесам» метнулась женщина, забила ладонями в стекло. Адъютант послушал, что она кричала.

– Просит пристрелить кого-то, – доложил он.

Лей посмотрел в окно машины.

На обочине, метрах в двадцати от края воронки, прыгали и визжали две девочки, а около них лежал на боку мальчик лет тринадцати рядом с кучкой чего-то красно-синего. Лей присмотрелся: у ребенка осколком был разворочен живот. Девочки тоже были в крови: их белые одинаковые переднички оказались по-разному раскрашены красным. «Ради Бога, господин офицер, ради Бога!» – кричала мать, стуча в окно машины. Увидев вышедшего Лея, она кинулась к нему, уже без слов указывая в сторону детей.

Мальчик был еще жив. Он только издали выглядел ребенком: вблизи у него было лица старика. Вероятно, он лежал так уже два или три часа, и столько же мать и сестры сходили возле него с ума. Все понимали, что это агония, которая страшно затянулась.

– Уберите их! – велел адъютантам Лей.

Один адъютант поднял и унес девочек. Другой, обхватив правой рукой голову женщины, повернул к себе ее лицо. Лей, опустившись на колени, быстро вложил в полуоткрытый рот ребенка капсулу и ладонями сжал челюсти. И почти сразу ощутил на своей руке долгий выдох облегчения. Он снял куртку, завернул в нее тело и отнес к машине.

– Садитесь на заднее сиденье с детьми, – сказал он женщине. – Я поеду в другой машине и повезу вашего мальчика.

Через час езды их догнали мотоциклисты из связного подразделения 12-й армии и предупредили, что впереди, в миле отсюда, к шоссе вышли русские танки. Они пока стоят, но путь к Рехлину по шоссе перерезан. Аэродром был уже близко; вокруг него дивизия СС намертво держала оборону.

Колонна беженцев продолжала двигаться. Русские танки встали не на самом автобане, а растянулись цепью по полю, перекрыв кратчайший путь на Рехлин между двух рощ. На самом шоссе стояли русские посты, пропуская детей, женщин, стариков. Было ясно, что двухметровых красавцев-адъютантов Лея они едва ли не заметят, как и самого рейхсляйтера.

– Делаем так: возвращайтесь в штаб, оттуда самолетом в Бергхоф, – приказал Лей. – Я один доберусь до Рехлина. Молчать оба! – рявкнул он на побледневших адъютантов. – Быстро в мою машину!

Он перенес тело мальчика в автомобиль, где сидела мать с дочерьми, и, едва не сбив бросившихся наперерез адъютантов, дал газ и направил машину через поле, прямо на цепь русских тридцатьчетверок.

Танкисты с удивлением смотрели на эту мчащуюся к ним по полю машину, ничего не предпринимая. И только, когда «мерседес» остановился метрах в двадцати, с брони спрыгнули двое танкистов с автоматами наперевес.

В «мерседесе» отворилась дверца, как бы приглашая заглянуть внутрь.