Николай Энгельгардт - Павел I. Окровавленный трон

Если мы сказали, что личность Павла и вся его эпоха, люди, его окружавшие, трагедия, совершившаяся в Михайловском замке, под силу шекспировской хронике, то этим определили всю скромность той задачи, которой хотели достигнуть в нашем труде. Воскресить, хотя несколько в более наглядных картинах, в более живописных портретах, чем те, которые дают исторические монографии, отодвинутую от нас столетием эпоху — вот все, чего мы хотели достигнуть. Предмет еще нов под пером беллетриста. И наш первый абрис средствами художественного слова даст удовлетворение первому свежему любопытству читателей. Но мы не сомневаемся, что личность Павла скоро станет в ряду излюбленных романов, драмой сюжетов из нашей истории, и тогда более сильное перо даст образам ту шекспировскую силу, о которой не дано мечтать обыкновенным способностям беллетриста. Определим труд словами остроумного автора «Chronique du règne de Charles IX», которого так любил Пушкин и отрывок из довольно неучтивой пикировки которого с читателем мы поставили эпиграфом этого предисловия: «Je venais de lire un assez grand nombre de mémoires… I'a voulu faire un extrait de mes lectures, et cet extrait, le voici», — то есть: «я прочел довольно большое число воспоминаний… Я задумал составить экстракт из прочитанного мною: и этот экстракт перед вами».

Николай Энгельгардт

19 октября 1906 г.

— Ах, дорогой князь, не говорите мне ничего в пользу вашего друга. Я могу чувствовать наклонность только к благородному сердцу, и все поступки, ему чуждые, внушают мне неодолимое отвращение!

Фрейлина Екатерина Ивановна Нелидова сказала эти слова давнему приятелю, «бриллиантовому» князю Александру Борисовичу Куракину.

Они сидели в небольшой гостиной покоев верхнего этажа Смольного монастыря, куда уже не раз удалялась от двора Екатерина Ивановна, теперь, видимо, навсегда утратившая фавор. Император Павел Петрович был увлечен новой привязанностью.

Окно было открыто. Жаркий июльский день только еще начинался. Свежее дыхание вод и растений увлажняло воздух. Испещренный цветами зеленый ковер муравы спускался с прихотливой сетью узких дорожек от самых стен белого квадратного здания до Невы. Посредине луга помещались мраморные солнечные часы и прелестная группа: Амур, с крылышками бабочки, как бы летящий за тенью квадранта, но связанный по рукам и ногам цепями, конец которых держит Разум. На часах была надпись: «L'amour rèduit à la raison».

— Вы знаете нашего друга, — мягко возразил князь Куракин, — вы знаете, что когда новое чувство овладевает его сердцем, оно, вместе с тем, господствует над всеми его помыслами. Тогда все то, что раньше имело для него значение, все, что было для него полезно, дорого, приятно, перестает существовать для него. Но и новое — стареется. Время излечит нашего друга от увлечения и основные чувства возьмут верх. Но только о том говорю, дорогая, что вы имеете еще достаточно власти над императором, чтобы смягчить опалу, постигающую ваших друзей. Душа у него прекраснейшая, честнейшая, великодушная и невиннейшая, знающая зло лишь с дурной стороны!

— Сердце! — с горестной восторженностью воскликнула сорокалетняя смолянка, — сердце Павла! О, кто же лучше меня может знать все возвышенное благородство этого сердца! Но… слуга Iwan, отвратительный Iwan! Знаете, князь, Иван Кутайсов поклялся перед людьми, которых считает своими клевретами, и сказал точно в этих выражениях, что он сумеет дать чувствам своего господина какое будет угодно ему направление.

— Негодяи бывают болтливыми, — заметил Куракин. — Это, может быть, благодеяние природы, снабдившей и ядовитых змей погремушками.

Нелидова не слышала остроумного сравнения князя. Негодование увлекло ее. Она говорила:

— Слуга заронил и укрепил мысль завести связи совсем иные, чем те, которые его господин имел со мной. Стремится воспалить воображение господина порочным удовольствием, он нашел сообщников в этой девушке и ее услужливом отце. Я удаляюсь с их пути. Что же еще вы хотите от меня?

— Я уже это объяснял вам, — сказал Куракин. — Посещение Смольного императором в день тезоименитства государыни дает возможность вам видеть его.

— Почему вы хотите, чтобы я виделась с ним? — с досадой сказала Нелидова. — Встреча с ним возбудила бы во мне только неприятные чувства. В его поступках проявилась низость, — да, не спорьте князь, низость — la bassesse.

И, как будто это французское слово имело особую силу доказательности, фрейлина умолкла и с решительным видом поднесла к слегка вздернутому носику флакончик с солью.

В небольшой гостиной, заставленной прихотливой мелкой мебелью, ширмами, фарфоровыми фигурками, миниатюрная Нелидова сама казалась фарфоровой маркизой, с крошечными ножками в башмачках с высокими красными каблучками, с ручками ребенка, со старомодной прической поднятых высоко пудреных волос.

«Бриллиантовый» князь получил это название в екатеринины дни, когда являлся в кафтанах, усыпанных бриллиантами: с бриллиантами на башмаках, шпаге, табакерке. Павел заставил вельможу скрыть свои роскошные вкусы. Не широкого охвата ум, не старый, опытный придворный, — изяществом полной фигуры, движениями и словами поддерживавший славу екатерининского двора, при котором воспитался, он был чужд утонченностям чувств, свойственным старой смолянке, представлявшей невиданное еще в истории дворов Европы явление — платонической фаворитки монарха! Только рыцарственная фантазия Павла могла годами питаться такой эфемерной связью. Совершенный эгоист, высокий ценитель благ тленных, гастроном, любитель роскоши, драгоценных камней, искусств, прекрасных женщин, в застольной мужской беседе циник, князь Куракин понимал, что именно в этой отвлеченности и бесплотности уз, связывающих императора и фрейлину — основание того, что и он сам и все лица, связанные с ним и Нелидовой, в сущности, держались при дворе на тончайших паутинах… Дунул знойный ветер чувственности, и эти паутины оборвались.

«Иван», из брадобреев шагнувший в обер-гардеробмейстеры, наконец, и в обер-шталмейстеры, рассчитал верно, противопоставив стареющей Дульцинее государя меланхолическую чувственность знаменитой московской красавицы девицы Лопухиной.