Николай Энгельгардт - Павел I. Окровавленный трон

— Древние не всегда изображали Амура с луком и стрелами! — опять начал объяснения преподаватель мифологии, — его изображали и с горящим факелом и с розой в руке или с пальцем, положенным на уста. Иногда его помещали на колеснице, запряженной львами и тиграми, с крыльями лазурными, пурпурными и золотыми.

— Но где же мы возьмем колесницу с пантерами и львами?

— Три стула могут изображать львов и пантер!

— Или кот Микромегас и котовна Пульхерия!

Все эти предложения были отвергнуты. И кота Микромегаса и котовну Пульхерию, весьма почтенных и древних четвероногих, оставили спокойно дремать на коврике у камина, Принца вооружили луком и колчаном и привязали ему к спине два гусиных крыла, порядочно грязных, ибо они служили для обметания пыли с механических картин и стеклянных колпаков над цветами из необыкновенных материалов.

Затем распределили прочие роли: отца, матери и завистливых сестер Психеи, наконец, народа, сопровождающего Психею во исполнение оракула в пустыню, к дикой горе, где должно ее взять чудовище, назначенное в супруги Психее гневной Венерой.

Началась игра.

Народ плакал. Отец и мать, причитая, обнимали Психею, прощаясь с нею. Сестры злорадно улыбались.

— Le morne silence! Мы забыли le morne silence! — вдруг закричал кто-то из играющих.

— Да! да! мы это забыли! В последнюю минуту прощания наступило le morne silence! — Ну, к чему это, Лора! — Ах, Катеринхен, вы ничего не понимаете в чувствах!..

Поднялся крик, спор. Наконец решили, что должно быть «morne silence» и помолчали добрых две минуты. Только Фриц не выдержал и фыркнул, за что и получил тумака от Отто.

Далее потребовалась «un sentier escarpé», по которой уходит на гору Психея, и «les abymes», на которые она «plonge avec effroi ses yeux» ожидая, что из них покажется чудовище, нареченное богами ей в супруги. Скалистую тропинку устроили с помощью стульев и дивана, расстояния между ними названы были безднами, и Психея, подобрав платьице и показывая крохотные ножки, вскарабкалась на это сооружение и пошла по стульям, боязливо бросая взоры в воображаемые пропасти. На диване она должна была присесть и уснуть, утомленная раздирающими мыслями о чудовище — fatigué par ces pensées déchirantes.

Во время ее сна дикая гора должна была превратиться в великолепный дворец из золота, мрамора и кристалла, окруженный садом с цветами, боскетами, душистыми деревьями и повсюду должны были играть незримые инструменты. Все это было устроено очень быстро. Из ширм, шалей и эшарпов над Психеей соорудили род шатра; обставили кругом горшками с растениями и завели музыку на механических картинах; одна играла «Мальбрука», другая — менуэт, третья — арию из «Орфея в аду».

Психея пробудилась и стала выражать восхищение дворцом и садом и искать хозяина. Скрытый за китайской ширмой принц-Амур должен был изображать «нежный, невидимый голос» и сказать:

— Ici vous étes souveraine! Désrez! [22] Вы здесь повелительница! Желайте!

Но вот наступает ночь, и Психея ложится спать. Огонь в комнате был потушен. Должен явиться «l'époux terrible».

— Ну, что же вы, принц! Идите же! — взволнованно зашептали девочки и пихнули переконфуженного «ужасного супруга» к Психее.

Принц несмело двинулся в темноте, простирая руки, и вдруг столкнулся с горячими, дрожащими ручками Лотхен. В то же время эти ручки крепко охватили шею принца и притянули его голову к трепетной груди так близко, что щеки мальчика ожгло горячее, ароматное дыхание Психеи и он услышал, как безумно стучало ее сердечко. Голова мальчика закружилась, в ушах зазвенело, разноцветные точки запрыгали перед глазами. Он обнял Психею и покрыл ее лицо поцелуями.

— Le monstre lui prodiguait de brûlantes caresses! [23] Чудовище расточает ей жгучие ласки! — послышался за ними взволнованный шепот девочек, повторявших фразу из учебника мифологии.

«Монстр» исчезает. Наступает утро. Психея пробуждается, щурясь от внесенных свеч. Ее щеки пылают, из-под опущенных ресниц прорывается томный пламень, едва очерченная грудь дышит неровно. Психея ищет своего супруга, восклицая:

— Si vous m'aimez, о monstre adorable, prouvez le moi en vous montrant á mes regards! [24] Если вы меня любите, обожаемое чудовище, докажите это, показавшись мне на глаза!

Ho «monstre adorable», красный, растерянный, не смеет поднять глаз и прячется за спинами товарищей и товарок по игре. Взрослые, следящие за игрой из соседнего покоя, переглядываются и качают головами.

Девочки совершенно поглощены игрой и подсказывают принцу:

— Скажите: О, Psyshé! la curiosité souvent est l'еcueil du bonheur! [25] О, Психея! Любопытство — часто подводный камень счастья!

— O, Psyché… — начал было тоненьким, дрожащим голосом принц, но в это мгновение ротмистр фон Требра вдруг отделился от печки и торжественно заявил:

— В качестве воспитателя принца, я должен настаивать на прекращении странной этой игры, так как она противоречит инструкциям, данным мне его высочеством родителем принца на предмет охранения нравственности моего августейшего ученика!

Слова ротмистра произвели чрезвычайное волнение.

Игравшие дети подняли негодующий, плачевный вопль: «Почему нельзя играть в эту игру?» Они всегда в нее играли. И в Язона и Медею! И в троянского коня! И в лабиринт с Минотавром и Ариадной! И в освобождение Андромеды Персеем! Они все это учили в мифологии и знают, что все это представляют в Эрмитаже и смотрит сам государь! Остается еще самое интересное, а им запрещает этот противный!

Еще должна говорить сестра Психеи и ее подучивать! Потом она прячет лампу и меч и ночью внезапно освещает монстра с целью отсечь ему голову и видит Амура! Это так интересно! Они наливали в чашку воды и спирта. Спирт горел, и Психея капает на щеку Амуру! А потом еще работы, которые Венера задает Психее! Puiser á une fontaine une onde noire et fetide! [26] Черпать из фонтана черную и смрадную волну! Это так смешно! Потом идти в ад к Прозерпине за коробкой, которую нельзя открывать! Это так интересно! Они насыпали в коробку толченого угля и, открывая ее, Психея вытряхивала себе уголь на лицо!

Девочки окружили ротмистра и, пуская в дело бессознательное кокетство, умоляли позволить продолжать игру. Только Амур и Психея не говорили ни слова.

Ротмистр был неумолим.

— Я должен вам заметить, ротмистр, — сказал самым скрипучим голосом Дибич, вновь теряя добродушие и превращаясь в обычную деревянную, напыщенную фигурку, — я должен заметить, что я тоже имею честь быть воспитателем принца, уже по званию моему помощника начальника корпуса. И я не нахожу ничего предосудительного в забаве детей. Как бы иначе я и допустил сию забаву!

— Со своей стороны, и я должен сказать то же самое, — вмешался преподаватель мифологии. — Миф о Психее и Амуре есть один из возвышеннейших в баснословии древних. Это признано учеными давно. Этот миф, как и другие, я имею честь преподавать благородному юношеству шляхетного корпуса и всегда снискивал признательность моего начальника, что его превосходительство, здесь самолично присутствуя, сами подтвердить имеют: