Александр Доронин - Кузьма Алексеев

Никита слез на землю и пустился бежать в сторону леса. Вырванный зубами собаки лоскут волочился за ним как хвост.

Пока людей сгоняли на площадь, солнышко уже над землей на две пяди поднялось. Искрами сыпался день, пылал розовым костром, но почему-то радости не обещал. И в самом деле, вскоре запад посерел, подул свежий ветер, загасил розовый костер. Август и не такие сюрпризы может преподнести… Перед церковью, где обычно на Пасху яйца крашеные катают, собрали всех сельчан. Только детей не взяли да стариков и старух, которые не могли стоять на ногах. Людей согнали в плотную кучу, окружили вооруженными всадниками. А перед толпой — нижегородский архиепископ Вениамин и полицмейстер Сергеев. По правую их руку сопел отец Иоанн. По левую руку застыл Григорий Козлов, выгнувшись кочергой. Несколько дней назад он все-таки съездил с жалобой к князю Грузинскому. За его спиной согнулся в дугу и Максим Москунин… Ждали, когда народ успокоится. В стороне была сложена куча веток, видимо, для костра припасли.

Иоанн сделал шаг вперед и визгливым голосом прокричал:

— Православные! Сегодня к нам прибыл наиважнейший гость — сам владыка Вениамин. Оставил свои дела праведные и посетил нашу глушь, чтобы нас, грешных, наставить на путь истинный. Он искренне желает помочь нам выйти из той беды, которую накликал Кузьма Алексеев, коварный обманщик.

Народ зашумел. Кто-то громко выкрикивал слова возражения, но в общем шуме не разобрать, что именно. И только после того, как над толпой засвистели плетки, шум утих.

Стал говорить Вениамин. Он стоял, широко расставив ноги. Черная борода его и колючие злые глаза не обещали ничего хорошего. Говорил он, потирая ладонью щеку — с утра болели зубы. Сначала рассказал, что сделано в епархии для укрепления веры, какие новые храмы воздвигнуты за последние годы. Народ равнодушно слушал. И тут архиепископа словно комар укусил. Он возвысил голос и, крича, топая ногами, стал обвинять людей в подлости и измене, потому что они перестали посещать православную церковь.

— От своего народа отделяться вздумали! — потрясал он рукавами ризы в сторону Алексеева.

Кузьма не выдержал и, глядя в лицо архиепископу, ответил сердито и громко:

— Иногда, владыка, мудрее поступить по-своему, чем петь под чужую дудку. Мы ничего не имеем против церкви Христа, веруйте, как хотите. А мы, эрзяне, будем чтить богов наших предков, уважая и ваши обычаи. Что в этом плохого?

— Молчи уж, глупец! — изо рта Вениамина брызнула слюна. — Где тебе, инородцу, судить о таких вещах? Еще и других своей ересью смущаешь. Знай же: еретиков всегда на костре сжигали…

— Силою можно брать только тех, владыка, у кого мозги ленивые…

Кузьма не успел закончить свои слова, архиепископ опять взмахнул рукавами ризы:

— Не забывай, язычник, что человек против Господа ничто, пыль под ногами. Как бы ты ни умничал, жизнь твоя в Его руках. И Он учит любви и послушанию.

— То-то вы, слуги божьи, и научились любить — по зубам, по ребрам, пулей в голову — вот ваша любовь! — И Кузьма поднял над головой свои испачканные в крови руки.

— Сам-то хоть любишь своих односельчан? Любишь тех, кого по Репештям разным за собой таскаешь? Знаешь ведь, что поплатятся они за это.

— Кто про любовь болтает, тот человек пустой…

— Чему же ваш Мельседей Верепаз учит? — скрипел зубами то ли от злости, то ли от боли Вениамин.

— Бога нашего, действительно, Верепазом зовут, и про это, владыка, не забывай. Двум богам на небе не бывать. Там один Всевышний — Верепаз. Оди-нн! — закричал и Кузьма. Толпа поддержала его одобрительным гулом.

— Хватит! Своими глазами вижу, кто ты такой. Дьявол в образе человеческом! — бросил Вениамин и кивнул полицейским. Те подожгли хворост. Собранные в лесу сухие ветки еще смолою облили. Вспыхнули они быстро. От взметнувшегося ввысь пламени на куполе церкви заиграли огненные блики.

Кузьму и Филиппа Савельева повалили на скамейки.

Солдаты бросились на Захара Кумакшева и Виртяна Кучаева, вытащили их из толпы, поставили на колени.

Засвистели нагайки. По двадцать плетей досталось каждому. Потом хватали других мужиков и тоже пороли. На колени поставили и старика Лаврентия Кучаева, в селе самого пожилого и почтенного человека.

— Ах, батюшки, ах, батюшки! — захлебывался старик.

Бабы в ответ завыли еще громче. По причитанию и интонации голоса Николка узнал мать и двух сестер — Зерку и Любаву.

Сергеев подозвал двух солдат к себе, что-то им сказал. Те вскочили на коней, взяли с места в карьер. По Нижнему порядку села взвилась пыль, и было слышно цоканье копыт.

В отдельную кучу собрали тех парней, которых забирали в рекруты, стали стричь их наголо. Стриг старый капрал. Длинные его ножницы с голов рвали клочья.

Николка с болью глядел, как нагайками разгоняли народ. Отца его, связанного по рукам и ногам, держали на отдельной телеге. Опять, видимо, заберут. Ручьями потекли у парня непрошеные слезы: вернется или нет он обратно в родное Сеськино? Улю увидит ли?

— Кар-каррр! — словно ответил ему с березы ворон, с любопытством взиравший на все происходившее.

Почернели, обуглились людские души. Плач, угрозы, стоны, проклятия — все смешалось в один вой. «Гости» тронули лошадей. И тут кто-то дико закричал:

— Смотрите! Видмана нашего душа го-ри-ит!

За Сережей-рекою растянулся низовой дым. Горело древнее кладбище.

За околицей села, где гуляли лишь одни буйные ветры, чернела избушка. Крыша соломенная, бревнышки тонюсенькие, словно спички, того и гляди — переломятся. Вся избушка разделена на две части: переднюю и заднюю. В передней части, видимо, когда-то жили — от печки к правой стене были проложены полати. Посредине задней комнатушки лежали два мельничных камня. Оба с тележное колесо каждый, с толстыми ручками. За одну из ручек, крепко ухватившись, жернов вращал Никита Кукушкин. Кинет в отверстие жернова горсть зерен, повращает камень, кинет — повращает…

Молол парень, а у самого перед глазами стояла чистая вода реки Сережи. Виделись ему желто-коричневые берега и поросшие кустарником выступы горы Отяжки. Видел над водою летающих птиц и красавцев лосей, спускающихся к Рашлейскому роднику напиться.

Оторвался от грез своих Никитка — перед ним ни лосей, ни реки. За стеной стонет ветер, раскачивая скрипучие сосны. Да скрежещут под жерновами помятые зерна.

— Спишь? — неожиданно раздалось над ухом.

У Никиты сердце съежилось, собралось в крохотный комочек, как подбитый воробей. Через его плечо брезгливо смотрел управляющий. Глазища как у коршуна.

— Что-то у тебя жернова медленно вращаются, бездельник! Работай без роздыху! Иначе велю отпороть солеными прутьями.