Александр Доронин - Кузьма Алексеев

Алексей Борисович крикнул адъютанта и, тыча пальцем в лежащую на столе бумагу, желчно бросил:

— Это дело полностью мне принеси! Понял?

Седовласый полковник взглянул на документ и, как преданный пёс перед хозяином, завертел хвостом:

— Князь, остальные бумаги … Прямо к императору отправлены!

— Давно? — захлопал облезлыми ресницами министр.

— В середине прошлой недели. Дело уже набрало обороты…

Куракин окинул полковника недобрым взглядом, спросил, повысив голос:

— Где теперь… архимандрит Серафим?

— В Петропавловской крепости. По распоряжению Сената.

— Церковь нас любви и добру учит, а мы великого духовника в каземат отправили. О, Господи, прости их, они не ведают, что творят.

— В дальний монастырь думают его отправить простым монахом, — глядя со страхом в рот министра, пролепетал полковник.

Алексей Борисович махнул рукой. Полковник пошел к двери, но, вспомнив что-то, остановился:

— Из Нижнего вам пакет. Сейчас принесу.

Куракин, устало опустившись в жесткое кресло, стал молча читать:

«Министру Внутренних дел, действительному статскому советнику юстиции, князю Куракину А. Б. от Нижегородского губернатора А. М. Руновского. 8-го июня 1809-го года, дело № 1291.

Жителя Терюшевской волости Кузьму Алексеева вместе с его сотоварищами за наветы, которые они учиняли на христианство и православную церковь, в мае 9-го числа сего года, согласно Вашему указанию, решили кнутами не бить, а отпустить домой с миром…»

Куракин подумал о своём шурине, Петре Трубецком, который ждал более сурового и жесткого суда над язычниками.

Захар Камакшев проверял на реке поставленные с вечера неретки. Он не спеша плыл в лодочке по Серёже, орудуя лишь одним веслом. Длинную свою бороду заткнул за ворот, чтоб не мешала взмахивать веслом. Заплывёт в осоку — выдернет со дня свою нехитрую снасть, сплетенную из ивовых прутьев, опрокинет в лодку, — серебристая рыбёшка затрепещет на дощатом дне.

— Опять вы сами залезли в ловушку, дурачки, — посочувствовал рыбам Захар. Поплыл дальше. На крутом пригорке, у самого берега, заметил семейство медведей. Возле матери вертелись два медвежонка. Медведица лениво разлеглась на траве, добродушно поглядывая на шаловливых детенышей. Вдруг она привстала и принялась нюхать воздух. Потом тревожно рыкнула и бросилась прочь от берега в сторону ближайшего леса. За ней вслед побежали и медвежата, смешно подпрыгивая на кочках. «Кого это они испугались?» — удивился Захар.

Глянул вдоль реки и застыл на месте. То, что он увидел, заставило его мгновенно бросить свои снасти, спрятать в камыши лодку, а самому с полной корзиной наловленной рыбы поспешить по топкому речному дну к берегу. Камакшев помнил наказ Кузьмы Алексеева, его грозное предостережение: поглядывать на дороги, ведущие в село. Спасибо мишкам — вовремя предупредили… Теперь по протоптанной ими тропинке он поднялся к густому лесу и, спрятавшись за могучей сосной, смотрел, что происходит на реке.

Со стороны Арзамаса плыли на трёх лодках вооруженные люди в мундирах. Вот они остановились на отлогом месте, лодки привязали к прибрежному ивняку и поднялись на пригорок, туда, где несколько минут назад резвились медвежата. Оглядевшись, принялись ставить шалаш.

Волоча больную ногу, Захар поспешил в Сеськино, не разбирая дороги. Торопился и не заметил, как наткнулся на лося. Это был Отяжка. Самец недобро замычал, но на человека не бросился. Медленно, будто нехотя, скрылся в кустах. Захар, с облегчением переведя дух, продолжил свой путь. «Да, видно, не миновать нам Медвежьего оврага, — думал по дороге Захар, — только там можно спрятаться всем селом от разных напастей. Правильное решение приняли недавно в Репеште. Люди знают: вилами да серпами голову не спасёшь, а только погубишь. Правда, Гераська Кучаев купил им ружья, но мы стрелять из них не умеем да и побаиваемся».

… В середине дня из Сеськина вышли семьдесят подвод: всё здоровое население покинуло своё село.

Отяжке надоел темный, густой лес, опротивели надоедливые комары и мошкара. Вдобавок на днях его покусал рой диких пчел, и тело до сих пор зудело. Хотелось зайти по грудь в прохладную воду, напиться вдоволь, а затем постоять на ветерке, ощущая далёкие манящие запахи, каких в лесу не бывает. Лось вышел на берег Сережи и замер от восторга: перед ним раскинулась бесконечная равнина, поросшая густой зеленой травой. Оттяжка радовался тому, что вырвался на волю, радовался чистой речной воде, бил ногами землю, тряс мощной головой. Пасся у реки день. А ночью, когда долину обнимала ласковая тишина, он, протрубив на всю округу свою призывную песню, ложился под кустом спать и видел во сне свою лосиху.

Отяжка не знал, что за ним уже второй день наблюдает коварный враг — седой матёрый волк. В полночь он вышел из густого кустарника и притаился невдалеке от спящего лося. Отяжка спал чутко. Он почувствовал опасность всем телом, вскочил на ноги, готовый отразить нападение. Но волк почему-то не бросился на него. Виляя хвостом, он поднялся на ближайший пригорок, куда сельские девки и бабы хаживали за земляникой, и стал ждать своего счастья. Отяжка, дрожа всем своим могучим телом, долго смотрел на серую спину хищника. Наконец волк поднялся, тявкнул домашней собачкой и нырнул под ближайший куст. Вскоре он снова вышел, но только с противоположной стороны.

Прихрамывая на раненую ногу, Отяжка завертелся на месте, в любую минуту готовый растоптать врага. Обнажил жёлтые зубы, угрожающе захрапел и бросился на волка. Тот, прижав хвост, увернулся от удара, отбежал прочь. Отяжка поднял голову и радостно замычал. Когда волк возвратился, только лениво повёл ушами. Но хищник пополз змеёй по густой траве в его сторону снова. И ни одна жилка у него не дрожала, лишь глаза горели в темноте яростным огнем. Наконец он прыгнул на Отяжку сзади и вцепился ему в хвост. Лось пытался ударить врага задними ногами, да куда там, волчьи зубы сомкнулись мертвой хваткой. Отяжка, изогнувшись, дёрнулся, что было силы, вперёд. Волк отлетел, зажав в пасти окровавленный лосиный хвост. Отяжка взревел от боли. Морда его приникла к земле, и в тот же миг острые волчьи зубы лязгнули возле мягкой шеи лося.

Кузьма Алексеев вел своих людей только ему известными дорогами. Впереди всех ехали Листрат с Никитой. Словно нитка за иголкой — куда отец, туда и сын. Вокруг раскинулось пустынное поле. По нему невидимым резвым жеребёнком гулял веселый ветер, клонил к земле белые ромашки. С верху на путников смотрел утёс, как каменный богатырь, который словно бы охранял их и указывал путь. С самых древних времен здесь проживают эрзяне: пашут землю, пасут стада, занимаются охотой, рыбной ловлей.