Теодор Мундт - Неразгаданный монарх

— Правда, — слабым голосом ответила великая княгиня, — но это происходило потому, что мы не знали друг друга и ничего не делали, чтобы узнать… Может быть, тогда все, все было бы иначе…

— Но теперь мы поправим свою ошибку, Наташа! — сказал Павел.

— Поздно!

Это слово, упавшее словно крышка свинцового гроба, жутким шепотом пронеслось по комнате. Оно послышалось из того угла, где сидела императрица, но, когда муж и жена испуганно взглянули туда, лицо императрицы было по-прежнему холодно и загадочно. Да и сказала ли она это? Не послышалось ли это только?

— Поздно, — безнадежно грустно повторила великая княгиня слово, которое так совпадало с ее тайными тревогами. — Поздно, ваше высочество, все злые силы ополчились против меня. О, позвольте мне, умирающей, сказать вам, что я глубоко раскаиваюсь, почему я раньше…

— Ты не умрешь! — визгливо, испуганно вскрикнул Павел. — Я сумею защитить тебя; скажи только, что грозит тебе, откуда эти опасения…

— Ее высочеству не грозит никакой опасности, кроме той, которая проистекает от нее самой и находится внутри, а не вне ее! — холодным топом перебила императрица Павла, вставая с кресла и вновь подходя к постели больной.

Увидав императрицу, Наталья Алексеевна испуганно вскрикнула, схватила супруга за руку и приподнялась. Но этот порыв окончательно исчерпал ее силы, и бедная женщина без чувств рухнула на подушки.

В этот момент около постели появилась другая женская фигура и поспешила склониться к упавшей в обморок великой княгине. Это была Зорич, бесшумно подкравшаяся к великой княгине и теперь с жутким, злорадным любопытством рассматривавшая ее лицо.

Что-то ужасное было во всем виде этой женщины, настолько ужасное, что сама императрица не могла не вздрогнуть. Она опять отошла в дальний угол комнаты, тихо окликнула Зорич, подозвала ее к себе и завела с ней какой-то таинственный разговор, который великий князь не мог расслышать.

И к счастью! Вот каков был этот разговор:

— Долго еще это продлится? — мрачно спросила императрица.

— Не позже утра , ее высочество разрешится от бремени мертвым ребенком. Роды будут настолько трудны и мучительны, что великая княгиня не перенесет. Самое большее, если она проживет после родов двое-трое суток. Но я скорее предполагаю, что сердце ее высочества не выдержит и великая княгиня скончается еще до рождения ребенка. Теперь весь сонм ученых всего мира не в силах спасти ее высочество!

Императрица ушла, видимо, сильно взволнованная. В спальне воцарилась тишина, прерываемая только тяжелым дыханием впавшей в беспамятство великой княгини. Вскоре к этому звуку прибавился еще и другой: великий князь плакал навзрыд, тщетно стараясь справиться с собой, чтобы не нарушить покоя больной.

Мало-помалу его рыдания стали тише и прекратились совсем. Он отнял от лица заплаканные руки и с тревогой посмотрел на супругу. Теперь ее дыхание стало ровнее и спокойнее. Великий князь упал на колена и принялся молить Бога о спасении несчастной молодой женщины.

Когда она снова очнулась, ее взгляд, увидав великого князя, выразил радость, но сейчас же страдальческая гримаса исказила ее лицо.

— Тебе лучше, Наташа, не правда ли? — с тревогой спросил Павел.

Больная только грустно покачала головой в ответ.

— Нет, мне не лучше, да лучше и не будет, — сказала она после недолгого молчания. — Сейчас я видела удивительный сон. Ты держал меня в своих объятиях, и мне стало так хорошо, так покойно. Вдруг, — она понизила голос до еле слышного шепота, — ко мне подошла вот эта страшная женщина и с злобным смехом пихнула ногой в живот. Я вскрикнула и умерла. Два белоснежных ангела осторожно взяли меня на руки и понесли высоко-высоко… И вот, когда я открыла глаза, я увидела тебя. В первый момент мне показалось, что я в раю и что ты тоже там. Но действительность скоро дала себя знать… О, эти ужасные боли… Господи, хоть бы смерть скорее! Все равно я проживу недолго, так к чему же эти мучения?

— Ты не умрешь, Наташа! Боли пройдут, тебе станет лучше!

— Да, боли пройдут, и мне станет лучше, Павел… Там, у Бога, всегда лучше, чем на этой безжалостной, холодной, жестокой земле… Не обольщайся надеждой, милый. Я знаю, чувствую, что скоро умру. Но больше всего я хотела бы вечно жить в лучшей части твоей души, в твоих добрых мыслях и намерениях!

— Ну к чему мне добрые мысли, раз со мной не будет тебя, моего светлого гения, моего тихого ангела! — вскрикнул Павел, употребляя нечеловеческие усилия, чтобы не разрыдаться.

— Поцелуй меня, милый! — с робкой улыбкой сказала великая княгиня.

Павел страстно приник к ее устам и покрыл поцелуями ее лицо, исхудавшие щеки, лихорадочно горевшие глаза. Его сердце разрывалось от скорби. Только теперь, когда он чувствовал, что она навсегда отлетает от него, Павел сознавал, кого теряет в ней…

— Нагнись ко мне, дай мне перекрестить тебя! — сказала Наталья Алексеевна.

Павел опустился на колена, и великая княгиня нежно перекрестила его.

— Не горюй, не трать сил на слезы! Мне там будет…

Вдруг ее лицо исказилось смертельной мукой, она закусила губы. По боль была сильнее великой княгини, и она разразилась рядом отчаянных стонов.

Сейчас же около нее появилась мрачная фигура Елизаветы Зорич со стаканом в руках.

— Выпейте это, ваше высочество, — сказала акушерка, — боли сейчас же стихнут!

— Я не хочу, не хочу, — кричала сквозь стоны великая княгиня. — Это смерть!

— Наташа, — сквозь слезы сказал великий князь, — ведь тебе всегда помогает лекарство, выпей!

Наталья Алексеевна затихла, грустно-грустно посмотрела на мужа, выпила поданное питье и без сил опустилась на подушки. Ее глаза закрылись. Не помня себя от горя, великий князь убежал в глубь комнаты и бросился в кресло, закрыв лицо руками.

Наступила полная, глубокая тишина. Сначала Павел Петрович прислушивался, не раздастся ли стон, но в комнате было тихо. Сильное возбуждение великого князя сменилось страшным упадком сил, и он забылся в кресле.

Он продремал около двух часов. Вдруг словно невидимая рука мощно встряхнула его. Великий князь вскочил, дико оглянулся по сторонам: в комнате никого не было; стояла жуткая, могильная тишина.

Павел бросился к постели больной и схватил жену за руку. Последняя была холодна как лед, пальцы уже не гнулись. С диким воем Павел упал на пол, бился головой о ковер, кусал пальцы, рвал на себе платье…

Наконец острый приступ горя миновал. Павел встал и с глубокой скорбью посмотрел на бездыханное тело почившей супруги.

Она лежала как живая. Кроткая, неземная улыбка придавала ее лицу невыразимую прелесть, страдальческие морщины около рта и на лбу, скорбные складки у закрытых глаз — все разгладилось, и лицо дышало покорностью, примирением, тихой радостью. Навстречу отлетавшей душе «тихого ангела» сверкнул радостной пристанью светлый рай, и незлобивое сердце великой княгини в последнем биении раскрылось к прощению и радостной грезе. Так и лежала она, трогательная в беспомощности, худобе, прозрачной, землистой бледности, прекрасная внутренней красотой… Так и лежала она, слишком чистая, слишком живая для жизни, не жившая и уже отжившая, не видевшая радости.