Александр Лавров - Варяги и Русь

— О, ты хочешь так! — воскликнул Аскольд, — тогда прошу тебя закрой глаза и дай мне твою руку.

Дир понял желание своего названого брата.

— А другую мне! — воскликнул он.

Аскольд взглядом поблагодарил его.

— Закрой же, Зоя, глаза! — еще раз сказал он.

Молодая женщина покорно повиновалась. Глаза ее были закрыты руки протянуты братьям.

Почти в одно и то же время, как и Дир, он украсил запястьем руку молодой женщины и закрыл замок.

Зоя вскрикнула при этом, открыла глаза.

— Аскольд, что это? Что ты сделал со мной? Отчего мне больно? — тревожно сказала она.

Взгляд ее упал на украшенные запястьями руки.

Крик ужаса вырвался у нее, она вся побледнела и, не помня себя от страха, стала срывать с рук драгоценности.

— Зоя, Зоя, что с тобой? — воскликнул перепуганный Аскольд.

— Это запястья византийских купцов… — задыхаясь от ужаса, сказала Зоя, — руки, отруби мне скорее руки выше локтя… иначе я умру… бери же меч… Дир, отруби мне руки! Скорей… скорей…

— Что, что с тобой, Зоя? — с испугом восклицали оба витязя.

— Запястья эти отравлены!.. Недаром я видела врача Фоку… Они предназначались для вас… Отрубите мне руки! Яд вошел уже в мою кровь… Я знаю эти запястья! Почему вы не показали мне их, я бы предостерегла вас!.. Один укол смертелен, я получила два укола… Это дары Византии… они предназначались вам…

— Люди! Эй, люди! — не помня себя, заревел Аскольд, бросаясь к дверям, — скорее сюда, скорее на помощь!..

На его зов вбежал Всеслав.

— Что с вами, князья? — воскликнул он, не заметив упавшей на пол Зои.

— Она… она умирает! — крикнул Аскольд.

— Проклятые византийцы отравили ее… — сказал Дир.

— Аскольд, — раздался слабый, чуть слышный голос Зои, — я умираю… Отрава предназначалась не мне, а вам… Византия хотела лишить россов их вождей…

Всеслав замер в ужасе.

Аскольд, увидавший в соседнем покое купцов, кинулся к ним. Норманн схватил Валлоса своими железными руками и потащил к Зое.

— Что ты наделал? — ревел он.

— Я не виноват, я ничего не знаю! — кричал купец, — там врач Фока… может быть, он спасет ее…

Луч надежды на минуту блеснул в глазах витязя…

Аскольд кивнул головой, и Всеслав тотчас же кинулся за Фокой.

Зою между тем подняли и положили на ложе.

Она была мертвенно-бледна, но время от времени на ее щеках проступали ярко-багровые пятна.

— Зоя, слышишь ли ты меня? — склонился над ней Аскольд, — сейчас придет сюда тот, который отравил тебя… Я заставлю его спасти тебя. Ты будешь жить…

— Нет, не утешай себя напрасной надеждой, смерть уже близка… — прошептала молодая женщина.

— Вот он, — раздался голос Всеслава.

Аскольд поднялся от ложа умирающей, Зоя приподнялась на локтях.

Перед ними стоял Фока, холодный, бесстрастный, готовый ко всему.

Зоя узнала его с первого же взгляда.

— Фока, ведь это ты? — спросила она.

— Я, госпожа! — бесстрастно ответил он.

— Ты узнал меня?

— Да! Ты матрона Зоя…

— Можно меня спасти?

Фока пожал плечами.

— Если Бог захочет совершить чудо, для Него все возможно!..

— А ты?

— Я — нет… ты сама знаешь…

— Да, знаю! Скажи, ведь не мне, а им, киевским князьям, предназначались эти запястья?..

— Да… я действовал по приказу Вардаса. Ты сама знаешь, что я не мог ослушаться…

— Еще не скоро я умру?

— Ангел смерти уже около тебя…

Аскольд заревел, как раненый зверь.

— Горе вам! Горе тебе, Византия!.. — кричал он, — и я, я, любивший ее более всего на свете, убил ее сам…

— Подойди ко мне, — раздался голос Зои, — наклонись, я счастлива, что умираю за тебя… Если бы не я, ты погиб бы… так суждено… Я умираю… Отомсти за мою смерть!.. Отомсти не им… они не виноваты… — хрипела Зоя, — отомсти Византии за все ее коварство… Поклянись!

— Клянусь! — крикнул Аскольд. — Я камня на камне не оставлю в этом проклятом гнезде!..

— Благодарю… милый, любимый… Прощай!..

Началась агония. Зоя мучилась недолго… Яд врача Фоки действовал быстро…

Аскольд был страшен. Даже привычные ко всему варяги попятились перед ним…

Яростным, распаленным взглядом посмотрел он на бесстрастно стоявшего перед ним Фоку.

— Разорвать его между деревьями немедленно! — крикнул он.

Ни один мускул не дрогнул на лице византийского врача.

Из соседнего покоя раздались крики купцов, понимавших, что теперь для них все кончено.

— А с теми что прикажешь делать, княже? — дрожащим от бешенства голосом спросил Всеслав.

— Разметать конями по полю!.. Ее похоронить.

— Она была христианка, княже! — раздался спокойный голос Фоки.

— И вы, христиане, убили ее? — крикнул ему Дир.

— Так было суждено… Молю вас, похороните ее по христианскому обряду.

— Берите же его! — закричал вне себя от бешенства Аскольд, — и сейчас же…

Фоку утащили из покоев.

Озлобление против него было страшное. Предательство казалось славянам таким преступлением, за которое не может быть пощады.

Весть о случившемся в княжьих палатах уже успела обойти весь Киев. Толпа народа бежала отовсюду к молодому леску, где уже собрались дружины князей. Фока, по-прежнему спокойный и бесстрастный, приведен был туда же. Он столько раз видел смерть, сам, по приказанию других, совершал преступления, что всегда готов был к своему смертному часу. Но он не знал, что его ждет. Он плохо понимал славянское наречие, и смысл слов Аскольда был ему непонятен. Он даже не понимал, что готовится для него. С любопытством смотрел он, как пригнуты были к земле два стоявших близко друг от друга молодых деревца. Потом его повалили на землю… Фока чувствовал, что его ноги привязывают к нагнутым вершинам деревьев. Державшие верхушки деревьев разом отпустили их… Деревья быстро распрямились. Послышался ужасный крик… Все произошло в одно мгновение. Когда все взглянули вверх, то окровавленная масса, разорванная на две части, качалась между вершинами деревьев…

Издали слышались вопли разметываемых по полю купцов…

Прах несчастной Зои был предан земле по христианскому обычаю. На этом настоял Аскольд.

Зоя еще при жизни взяла с него клятву, что если только она умрет в Киеве, то он похоронит ее по обрядам, предписываемым христианством.

Лишь только могильный холм возвысился над ее прахом, звуки рогов возвестили, что князья желают говорить с дружиною и народом.

— Народ киевский и дружина моя храбрая! — сказал Аскольд, когда все собрались к крыльцу его терема. — Уходим мы в путь далекий и опасный. Знаю и теперь уже я, не вернутся назад многие. Но пусть не плачут о них матери и жены. Смерть храбреца — счастье. Пусть утешатся и дети. Они не будут сиротами, если приведет мне судьба возвратиться в Киев, — всех их приму я к себе; если я не вернусь, то сделает это брат мой Дир, а если не вернемся оба, то должен принять к себе сирот тот, кто заменит нас.