Анита Диамант - День после ночи

Зора еще раз затянулась, а потом аккуратно затушила окурок о каблук и положила в карман, чтобы докурить после обеда. Ожидание скрасит ей остаток дня. Заходя за чем-нибудь в барак, читая газету, игнорируя пустые разговоры девушек, она время от времени запускала руку в карман и щупала свою заначку, почти ощущая ее вкус. И даже пресные баклажаны с белым сыром за обедом показались ей лакомством в предвкушении того, что ее ожидало.

Зора до последней минуты отказывала себе в этом удовольствии, а потом, незадолго до отбоя, прокралась за уборную. Вытащила из кармана свое сокровище и осторожно помяла, придавая ему былую форму. Прежде чем зажечь, она усилием воли заставила себя повременить еще немного, наблюдая за тем, как в небе над горами меркнут последние лиловые полосы дня.

Зора чиркнула спичкой и глубоко затянулась. Первая затяжка, пережженная и резкая, заставила ее закашляться. Но вторая была восхитительна, и она как можно дольше задержала дым в легких, а потом медленно втянула ноздрями воздух, вбирая в себя рассеивающиеся клубы. Третья затяжка пробудила в ней воспоминания о табачной смеси дядюшки Мойше, что в свою очередь напомнило аромат новогодних печеных яблок тети Фейги. Зора мысленно подсчитала: четыре года минуло с тех пор, как она в последний раз ела эти яблоки; ей тогда было пятнадцать лет.

Позже, лежа без сна в кромешной тьме, Зора вдруг обнаружила, что взбудоражена куда меньше обычного. Может, никотин излечил ее от бессонницы? Женщина на соседней койке пробормотала что-то во сне и перевернулась на бок. Зора наслаждалась десятью дюймами свободного пространства между ними. На корабле, плывшем из Европы в Хайфу, да и до того, в центре для перемещенных лиц, в лесу, в лагере, в телячьих вагонах, ее швыряли, как полено, на груды других тел, дрожавших от холода или горевших в лихорадке. Некоторые были липкими от пота, а два раза рядом с ней оказывались окоченелые трупы. Зора развела руки, с наслаждением ощупывая пространство вокруг себя. Пространство – вот то единственное, за что Зора была благодарна Атлиту.

Она попыталась вспомнить привкус дыма, но ощущение испарилось, как те румыны-спорщики, из-за которых ей перепала американская сигаретка. И хотя Зора завидовала их отъезду, но жизнь в кибуце не привлекала ее. Она слышала, порядки там совсем не похожи на Атлит. Вместе мыться, вместе завтракать, обедать и ужинать, выполнять правила, навязанные тебе другими.

Зора мечтала о собственной комнате, чтобы по вечерам никто не указывал, когда ложиться спать, а по утрам – какой работой заниматься. Она сознавала, что в такой бедной стране ее желания сочли бы неуместно экстравагантными. Она понятия не имела, сбудется ли ее мечта, ведь все тут просто помешались на исполнении приказов других евреев.

И не то чтобы она надеялась в скором времени отсюда выбраться. В Палестине у нее не было родственников и не было никого, кто согласился бы назваться ее родственником. В Польше она не посещала молодежных сионистских собраний и не подлизывалась к новым, витающим в облаках пионерам, которыми кишмя кишела эта страна. Хуже всего, что у нее не было документов. Официально она вообще не существовала.

Зора покинула концентрационный лагерь такой ослабленной, такой изможденной, что была не в состоянии думать о том, что ждет ее впереди. Но когда работники Красного Креста спросили, не нужен ли ей билет до Варшавы, Зора покачала головой. Она оказалась единственной из всей семьи, кто остался в живых после первой волны арестов, так что в Варшаве ей былу некуда и не к кому возвращаться.

В лагере для перемещенных лиц парни и девушки не умолкая говорили о Палестине – и как о своем доме, и как о воплощении надежд. И, поскольку у Зоры не было ни того ни другого, она решила примкнуть к ним, вступив в небольшую, но сплоченную организацию «Юных Конвоиров» – самое крупное социалистическое сионистское молодежное движение. Они сели на поезд, идущий в Марсель, где их встретил дипломатический представитель из Палестины, заядлый курильщик. Он проводил их к грузовику с открытой платформой, на котором они тряслись целый день, пока наконец не добрались до полосы каменистого пляжа близ города под названием Савона.

Там уже собралось человек сто беженцев. Двое нервных итальянцев, отвечавших за погрузку, не могли предложить им ничего, кроме слов ободрения, но уверенность в их голосах таяла вместе с ночью. Зора сжалась в комочек и обхватила колени руками, больная от тревоги: ее рюкзачок пропал где-то между поездом и грузовиком, а с ним и документы.

Едва слышный рокот мотора на некотором расстоянии от берега заставил всех броситься к кромке воды, где они, выстроившись в ряд, будто стайка всклокоченных птиц, принялись вглядываться в темноту, в то время как к берегу приближалось какое-то судно. Четверо крепких мужчин в синих водолазках и плотно натянутых шапочках спрыгнули на песок и обменялись несколькими словами с итальянцами, и те явно вздохнули с облегчением.

На рассвете, впервые увидев судно, на котором им предстояло переплыть Средиземное море, все дружно ахнули. Это был видавший виды паром, некогда перевозивший служащих по утрам через речку или отпускников через неглубокое озерцо. Зора скептически покачала головой: у Бога извращенное чувство юмора, если он позволил ей выжить в плену у рациональных до мозга костей немцев только ради того, чтобы потом утопить руками неумех-евреев.

На берег поспешно перекинули почти отвесную доску трапа, и люди с парома начали записывать имена, сверяясь со списком на грязном клочке бумаги. Как ни странно, это поспешное бегство было продумано до мелочей, даже судовая декларация имелась. Зора быстро отступила в задние ряды и скоро осталась одна на пляже, зная, что ее имя отсутствует в списке.

Человек с бумагами в руках нахмурился, посмотрев на нее, а затем заглянул в список:

– Леви, Жан-Клод.

Зора не пошевелилась. Он показал на нее пальцем:

– Ты.

Неужели он не догадывается, что Жан-Клод — это мужчина?

– Это ты, – настаивал он. – Леви.

К ним подбежали итальянцы. Показывая на приближающееся облачко пыли, подтолкнули Зору, и она, опустившись на четвереньки, поползла по узкой, раскачивающейся доске.

Зора знала, что не лишает Леви его законного места на судне. В 1945 году в девяти случаях из десяти пропавшего еврея можно было смело считать умершим. И все-таки она не могла не думать о нем. Что, если Леви окажется тем самым, исключительным случаем? Что, если он уже приплыл в Палестину? Британцы ее арестуют? Посадят в тюрьму? Отошлют обратно?

Но куда они ее могут отослать? Ей некуда ехать, именно поэтому она и направляется в Палестину.

После двух недель тревог и морской болезни Зора похудела, став еще тоньше, чем была, когда вышла из концлагеря. Но буквально с первого дня в Атлите она поняла, что боялась напрасно. Зора стала просто еще одной неудобной для властей «нелегалкой» без документов, но таких ведь тысячи.