Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния

– Иисус как отвечал на вопрос, кто виноват, что человек родился слепым? – Владыка отставил чашку, просветлел ликом. – Сказал, не согрешили ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нём явились дела Божии. Вот и являются, – снова повёл глазами на иконку. – Великие милости истекают попущением Господним из дарованных Им скорбей.

– И твоя милость, владыка, – светло улыбнулся отец Василий. – Опалил гневом, теперь чаем потчуешь.

– Какой раз ты меня, отец Василий, во гнев напрасный вводишь? Сознайся, на испытку брал, когда долдонил: грешен, грешен, а?

– А разве я, владыка, не грешен? Когда канон Ангелу Хранителю читают, помнишь: «…Которыми очима, Ангеле Христов, воззреши на мя, оплеташися зле во гнусных делех?..» – думаю, про меня, окаянного, сказано.

– Ты вот что, раб Божий, лукавый, – по-доброму усмехнулся архиерей. – Окормляй его не устанно. Сатана с пути истинного ох как сбивать будет. Бди.

Распрощались дружески.

Отец Василий вышел на улицу. Взлетевшее в зенит сентябрьское солнце пекло. Снял с головы скуфеечку, ветерком овеяло напотевшую голову. Шёл, держась под тенью деревьев. На углу его догнал запалившийся служка.

– Как на крылах летишь, думал, не настиг ну, – заполошно выговорил он. – Владыка велел передать крестнику твоему книгу. Пусть, наказал, житие митрополита Московского святителя Алексия чтёт. Не убоявшись жары, отец Василий пошёл окружным путем. Поманулось взглянуть на строящийся Кафедральный собор на Соборной площади. Над крышами домов, будто пять ровных языков золотого пламени, возносились к небу купола. Собор небесным островом парил над тронутой багрянцем зеленью садов. От его чудного вида простецкая душа сельского священника зашлась радостью. Отец Василий остановился и стал истово креститься на жарко горевшие луковицы куполов.

Когда же вышел на площадь, собор открылся во всём своем могучем величии. Взгляд отца Василия, привыкший к камышовым крышам и трубам сельских изб, будто неудалый верхолаз, карабкался по стенам, запинался на изузоренных каменной кладкой наличниках окон, стыл, поражённый красотой башенок, бежал по аркам на купола: «Господи, как же мастера держались на эдакой вышине, – глядя на трепетавшие крестики стрижей, с восторгом вопрошал отец Василий, и сам же отвечал: С Божьей помощью строят на века веков во славу Господнюю…» [12]

Государь покойный Александр II серебряным мастерком, своими ручками, камень в основу положил… До семи ведь разов покушались на него супостаты. Будь он жив, то-то бы порадовался. Упокой, Господи, душу грешную раба Божьего Александра… То-то Гриша обрадуется подарку владыки… Про митрополита московского велел читать. А ведь святой Алексий – покровитель Самары неспроста, – подумал отец Василий, перекрестился радостно. – Говорил, иконы в Петербурге заказали для собора. Неужто Гришу хочет попытать сразу на столь великом деле?»

Без Данилы мастерская осиротела и не кормила более. Оклады на иконы заказывали редко. А письма Гриша писал за так. К новине и хлебушек из закромов под метёлку вымели. Арина отруби в муку подмешивала, отчего хлебы не подымались в печи, трескались. Скотина выручала. Зойка-кормилица отелилась – молочко хоть шильцем, а ели. Курочки по теплу занеслись, яичками на Красную Пасху разговелись. Арина сметанку да яички больше на продажу собирала. Гришатку на учёбу в Самару одного не отправишь, Афоню с ним посылать надобно. За постой, за стол платить. Одеть, обуть – всё деньги.

Наизнанку выворачивалась, каждую копейку берегла. И Никифору покою не давала. Сплановали тёлку-летошницу в зиму оставить вместо старой коровы. Да лошадь, да бычка-полуторника, да овчатышек. Долгую зиму такую прорву скотины кормить омёта сена не хватит. Всё лето до осени Арина подол в зубы и чуть свет по овражкам, по опушкам. Где какую полянку углядит, гонит Никифора с Афоней траву косить. По осени дожди прошли, вторым укосом косить понужала. Афоню до свету будила.

– Эх, повезло Гришану, быть бы мне тоже без рук, без ног, не гнала бы косить, – бурчал Афонька спросонья.

Арина – рушником по спине:

– Не буровь абы чего. Гришатка до свету рыбачить залился. На ушицу вам.

– В холодке на речке, а тут на жаре. Куда столь сена девать?

– Зима долгая, всё подберём.

Никифор черпал ложкой тюрю с квасом, молчал. С годами он всё чаще клал печать на уста и не встревал в пустые разговоры.

Поднявшееся над крышей соседского дома солнышко заглянуло в окно. Огнём пыхнул лежавший на лавке медный оклад для иконы. Никифор сожмурил глаза, отёр ладонью бороду:

– Брусок не забудь. Слышь, Афонь?

– Щас квасу налью.

…Тем часом Гриша с отцом Василием сидели под кручей на Самарке. Тупо глядели на мёртво лежавшие на глади омута поплавки. За кустами, ниже по реке, раздался напугавший их всплеск, будто корова с кручи в воду свалилась. Глядь, вдоль берега против течения темная лобастая голова плывёт. «Бобёр…», – догадался Гриша. Перед самыми поплавками зверь хлобыстнул хвостом, осыпав брызгами юного рыбаря, и ушёл под воду.

– Ишь, злится на нас, – шепнул отец Василий. – Место его заняли. Хвостом, как лопатой, лупанул, всю рыбу распугал.

На конец гришиного удилища, трепеща, опустилась большая сиреневая стрекоза.

– Про святителя Алексия прочёл?

– Прочёл. – Гриша плечом отёр брызги со щеки.

– Ничего, грешник, про него не знаю. Слыхал, что покровитель Самары.

– Одного бобра на шапку хватит?

– Экося, я ему про святителя, а он мне про бобра, – огорчился отец Василий. – Как святой Алексий в Самару-то притёк? Расскажи-ка мне.

– В детстве его звали Елевферием, а после монашеского пострига нарекли Алексием, – шепотом, поглядывая на стрекозу, заговорил Гриша. – Великий князь Московский Иоанн Иоаннович [13]по соборному постановлению избрал святого Алексия в митрополиты. Слава о чудесных исцелениях по молитвам святого Алексия дошла и до татарского хана Джанибека. Хан снарядил послов к Московскому князю. Просил прислать в Орду «сего человека Божия», чтобы Алексий исцелил его ослепшую любимую жену Тайдулу. «Если царица получит исцеление по молитвам того человека, – глядя в омуток, будто все это было написано на водной глади, без запинки пересказывал послание хана Гриша, – ты будешь иметь со мной мир. Если не пошлёшь его ко мне, то разорю огнём и мечом твою землю».

– Басурмане. Какую волю имели… – Отец Василий нанизал на крючок свежего червя, поплевал на него. – На Руси не все караси, есть и ерши. И что князь?

– Убоялся. Велел ехать. – Гриша ткнулся лицом в лопухи, замотал головой. – Спасу нет от этих комаров.

– Сказывай, а я буду их веткой от тебя отгонять.

– Ты, крёстный, лучше за удочками гляди.