Дмитрий Петров - Юг в огне

— У-у! — помотал он головой. — Я, кажись, того… охмелел… Ах, да наплевать! — махнул он рукой. — Только и нашего, что немного повеселишься. Жизнь стала мрачная… Никакой отрады не видишь ни для души, ни для тела… Слушай, прапорщик, как тебя зовут, а?.. Меня Василием, а тебя?

— Меня тоже Василием зовут.

— О! — обрадованно вскочил Афанасьев. — Значит, тезка?.. Великолепно, дай расцелую.

Он обнял офицера и облобызал его. Прапорщик брезгливо вытер губы носовым платком, потом, взяв графин с водкой, налил в стаканчики.

— Выпьем.

Вскоре Афанасьев настолько напился, что стал плохо соображать.

— Вася! — бормотал он. — Слышишь, Вася… Поедем к девочкам… Люблю девочек…

— Выпей вот еще, — подал ему стаканчик с водкой прапорщик. — Выпьем тогда поедем.

— И выпью! — вызывающе воскликнул Афанасьев. Вырвав из рук офицера стаканчик, он залпом выпил водку. Но, видимо, это уже было сверх меры. Афанасьев ошалело мутными глазами оглянулся вокруг, хотел что-то сказать, но покачнулся и, промычав нечто бессвязное, опустил голову и стал засыпать.

Прапорщик с брезгливой усмешкой посмотрел на него.

— Сволочь!

Афанасьев приподнял голову и уставился на офицера.

— Кто — сволочь? — спросил он.

— Да официант, — усмехнулся прапорщик. — Велел принести ему еще водки, а он не несет… Сейчас выпьем и поедем к девочкам.

— Вася, друг, поедем, — оживился Афанасьев.

— Обязательно, — кивнул офицер. — Ты мне вот только скажи, кто еще с тобой работал заодно?

— Да ведь это не точно, — пьяно мотал головой Афанасьев.

— Ну а все же…

— Слышал, будто…

— Ну-ну?..

— Емельян Василенко…

— А еще? — записал на папиросной коробке прапорщик.

— Чуднов…

— А еще?..

— Грачев…

— А еще кто?

— Больше не знаю, ей-богу, не знаю, — снова положив голову на стол, он захрапел.

Расплатившись с официантом, офицер попросил его помочь довести пьяного Афанасьева до извозчика.

Его посадили в экипаж, и он тотчас же повалился на сиденье и заснул.

Подошел Виктор.

Молодой прапорщик вытащил коробку с папиросами. В ней была только одна папироса, он закурил и бросил коробку.

— Ну, рассказывай, Вася, — попросил Виктор.

Вася Колчанов коротко рассказал ему о разговоре, который у него был с Афанасьевым.

— Значит, гад, признался? — угрюмо спросил Виктор.

— Да. Теперь нет никаких сомнений в том, что он провокатор.

— Ты выяснил, один он был провокатором, или еще кто есть?

— Ах ты, черт возьми! — вдруг спохватился Колчанов. — Коробку-то я бросил… Где она?..

— Да вон мальчик поднял ее, — недоумевающе сказал Виктор. — Зачем она тебе?.. Она же пустая…

— Мальчик!.. Мальчик!.. — ринулся Колчанов к оторопевшему мальчугану. — На тебе три рубля, а ты отдай мне коробку…

Завладев коробкой, Колчанов прочитал на ней:

— Емельян Василенко… Чуднов… Грачев… Знаешь ты таких?

— Не знаю, — ответил Виктор. — Но узнаем. Дай мне коробку. Поедешь со мной или нет?

— Нет, Витя, спасибо, — покачал головой Колчанов. — Я понимаю, куда ты его повезешь. Мне там не место. Это дело ваше, как с ним поступить, меня это не касается.

— Один вопрос, Вася, — взволнованно сказал Виктор. — Ты видел Марину?

— Три дня назад в тюрьме, и то мельком.

— Как она? — с болью спросил Виктор.

— Настроение неплохое, но похудела, побледнела. Она узнала меня и улыбнулась. Я ей дал понять, чтоб надеялась…

— Бедная, — прошептал Виктор. — Вася… — тихо сказал он и запнулся.

— Ну-ну?

Но Виктор молчал. Колчанов обнял его.

— Я знаю, что ты хотел сказать… Пока, Витя, ничего не могу тебе обещать. Очень уж строгий надзор за ней… Но я верю, что мы что-нибудь сделаем. Не горюй, Витя, сделаем, — пожал он руку Виктору.

— А о товарище Елене что-нибудь знаешь?

— Та сидит в одиночке. К ней никого не допускают. О ней я ничего утешительного не могу сказать… Если появится какая возможность, я сейчас же сообщу. Пока, а то Афанасьев очнется да еще сбежит…

— Не сбежит, — сурово сказал Виктор. — За ним следит извозчик, а он наш парень. Ну, прощай!

Вскочив в экипаж, он сел рядом со спавшим Афанасьевым и крикнул извозчику:

— Гони, Ваня!

— Туда? — оглянулся парень.

— Да, Ваня, туда.

Они помчались по Садовой.

Солнце клонилось к закату. За городом, в стороне от Новочеркасского шоссе, вблизи небольшого оврага стоял фаэтон. Извозик, молодой парень, отпустив чересседельник, кормил лошадь овсом из торбы…

В овраге же в это время шел партийный суд. Судили провокатора Афанасьева. Судьями были три члена Ростово-Нахичеванского подпольного большевистского комитета — Иван Гаврилович Семаков, Андреев и седовласый, болезненного вида старичок в очках, рабочий полиграфист, которого под кличкой «Лукьян Лукич» знали все подпольщики. Кроме них, в овраге были еще Виктор, привезший уже успевшего протрезвиться Афанасьева, и вихрастый молодой паренек Коля, тот самый, которого зимой Виктор с Колчановым освободили из новочеркасской тюрьмы вместе с Семаковым.

Василий Афанасьев, побледнев, как мел, дрожа всем телом, стоял перед судьями, с ужасом глядя на них.

— Ты, Василий Афанасьев, — строго глядя на него, говорил Андреев, поблескивая очками, — изменил нам, рабочему классу, партии, предал контрразведке лучших наших товарищей, революционеров… По вине твоей они подверглись страшным пыткам, умерли в жестоких мучениях… Ты выдал руководителя подпольной большевистской организации Журычева…

— Не выдавал я его, — глухо выдавил из себя Афанасьев. — В этом вину на себя не беру…

— Ты выдал товарища Елену, ты выдал многих других. Признаешь себя виновным в этом?..

— Признаю, — прошептал Афанасьев. — Голова его опустилась на грудь, он всхлипнул.

— Ты готовил новый список с адресами наших товарищей для передачи контрразведчикам… Признаешься в этом?

— Признаюсь, — едва слышно произнес Афанасьев и вдруг тонкоголосо завопил: — Я попал в руки контрразведчиков… они меня заставили… я… я… испугался… Простите. Я докажу свою преданность…

— По постановлению Ростово-Нахичеванского подпольного большевистского комитета ты, Василий Афанасьев, за предательство подлежишь казни через расстрел как презренный изменник, провокатор…

Хотя Афанасьев и не ожидал пощады, но при этих словах он охнул и, надломившись в коленях, повалился.

— Товарищи! — кричал предатель, ползая по земле, — пощадите!.. Я искуплю свою вину… Заставляйте меня всякую опасную работу выполнять… Заставляйте!.. Все выполню… Все буду делать… Могу убить донского атамана, а ежели хотите, то и Деникина… Прошу пощады!.. Помилуйте!.. Видя холодные, насупленные, суровые лица своих судей, он истерически закричал: — Что же вы молчите?.. Ай вы не люди?.. Семаков!.. Иван Гаврилович!.. Ведь ты ж мой друг!.. Пощади!.. Вспомни, как мы дружили.