Дмитрий Петров - Перед лицом Родины

— Прочь от меня, фашисты! — выкрикнул Виктор.

Как ужаленный Яковлев подпрыгнул к Виктору и ударил его с такой силой, что тот сразу свалился на пол. Сквозь меркнущее сознание Виктор слышал, как Яковлев сказал Фомкину:

— Пусть его отвезут… А завтра ты его вызови опять…

На следующий день Виктор с содроганием ждал вызова к Фомкину. Он решил пойти на крайние меры. Если его снова будут истязать, — а это, вероятно, так и будет, — то он схватит стул, будет защищаться, размозжит кому-нибудь голову. Пусть его тогда судят, расстреливают, что угодно делают, но измываться над собой он не позволит.

Но его ни вечером, ни ночью в этот раз не вызвали. Не вызывали его ни на второй день, ни на третий, ни на четвертый… Виктор недоумевал, почему его не вызывают?.. Это что-то было не так. В чем тут загвоздка?..

Разъяснение этому пришло неожиданно. Из соседней камеры постучали в стену. К этому времени Виктор уже в соврешенстве изучил азбуку Пестеля.

— Вы знаете новость? — выстукивали в стену.

— Нет, — ответил Виктор. — Что за новость?

— Ежова сняли. Даже, кажется, расстрелян.

Виктор передал эту новость своим товарищам по камере.

— Ура! — закричали в восторге заключенные.

— Тише, товарищи! — предупредил Виктор и снова застучал в стену.

— Откуда у вас такие сведения?.. Достоверно ли это?

— Достоверно, — последовал ответ. — Портреты Ежова сняты со стен.

— Еще что нового? — отстукал Виктор.

— Много следователей арес-то-ован-о, — читал он ответ. — Над многими состоялся суд военного трибунала… Многие осуждены.

— Не знаете ли вы судьбу Фомкина и Яковлева?

— Расстреляны. Партия наказала врагов.

— Ура-а!.. — во все горло закричал Виктор и заплясал по камере. Правда восторжествовала!.. Восторжествовала!.. Наша партия расправилась с негодяями… Теперь нас всех скоро освободят. Да здравствует наша Коммунистическая партия!.. Да здравствует правда и справедливость!.. Ура-а!..

Все в камере дружно подхватили его крик.

— Ура-а!.. Да здравствует наша партия!.. Да здравствует Советская власть!..

Радость до предела заполнила камеру. Все громко делились своими впечатлениями, делали всевозможные предположения, хохотали, приплясывали, запевали песни. Дежурный вахтер уже несколько раз заглядывал в фортку и предупреждал:

— Тише! Тише!..

Но на него не обращали внимания, шумели по-прежнему. Разве можно себя держать тише в такую радостную минуту?

Теперь Виктору стало понятно, почему его не вызывали Яковлев с Фомкиным. Они не успели, их арестовали.

Жизнь тюремная резко изменилась. В камеру внесли койки, повыдали матрацы, простыни, одеяла, стали приносить книги из библиотеки. Виктору попался новый роман его друга Ивана Евстратьевича Смокова «Сестры» о колхозной жизни. Роман этот Смоков написал и опубликовал в то время, когда Виктор был под стражей.

«Эх, боже мой, — с грустью подумал Виктор. — Сколько времени у меня пропало напрасно!»

И такое у него появилось непреодолимое желание засесть сейчас за письменный стол и написать роман, хороший роман!

«Ну, ничего, потерплю. Теперь уже скоро освободят».

Стали передавать вещевые и продуктовые передачи и даже маленькие записки от родных. Это вызывало большое оживление и радость в камере.

Трудно передать, какое счастье испытал и Виктор, когда, наконец, и ему передали узел с вещами и маленькую записочку, в которой было написано:

«Дорогой наш папочка!

Посылаем тебе костюм, белье, туфли. Дорогой ты наш, как мы за эти два с лишним года стосковались по тебе. Ждем тебя — не дождемся. Мы все здоровы, чувствуем себя хорошо.

Марина, Ольгуня, Андрюша».

Виктор поцеловал записку, глаза его повлажнели.

Из камеры стали все чаще и чаще вызывать заключенных с вещами. Все, конечно, знали — это выпускали на свободу.

Стал ждать своей очереди и Виктор.

Наконец, наступила эта желанная минута.

Был декабрь 1939 года. В шесть утра с грохотом распахнулись железные ворота тюрьмы. Прижимая под мышкой мешочек с вещами, из ворот вышел Виктор.

На улице было пустынно и темно. Вокруг стояла тишина. Где-то звенели и лязгали трамваи.

Переступив несколько шагов, Виктор остановился и оглянулся. Он не мог еще освоиться с тем, что он свободен. Ему не верилось, что он мог располагать собою, как ему хотелось, мог пойти куда угодно. Ему думалось, что вот стоит ему оглянуться, как на него строго прикрикнет надзиратель или вахтер…

Ощущение какой-то приподнятости не оставляло его все время. Он пошел по главной улице города. Огненные пунктиры фонарей протянулись по сторонам улицы, пропадая где-то в далекой перспективе.

Изредка встречались прохожие, торопившиеся куда-то. У Виктора появилось желание остановить кого-нибудь из них, поприветствовать и сказать, что он вот теперь тоже свободный человек, гражданин своей страны, куда захочет, туда и может пойти, и никто ему не запретит, потому что у него в кармане лежит справка о том, что он ни в чем не виноват, а поэтому и освобожден из-под стражи. И как радостно от этих мыслей Виктору, что даже дух захватывает. Он торопится, торопится скорее увидеть свою семью.

«Но где она живет сейчас? — думал он. — Может, Марина перешла на другую квартиру?»

Но он все-таки идет по старому адресу. Взволнованно поднимается он по лестнице, останавливается у двери своей квартиры, приложив руку к сильно колотившемуся сердцу. Стоял до тех пор, пока не успокоился.

Постучал в дверь.

— Кто стучит? — спросил его чужой женский голос.

— Скажите, пожалуйста, Марина Сергеевна Волкова здесь живет?

— Волкова?.. Здесь. А что?

— Попросите ее выйти. Скажите, что муж пришел.

— Марина Сергеевна, ваш муж пришел.

— А-а! — раздался такой громкий, такой восторженный и радостный голос трех дорогих Виктору людей. В этом общем возгласе радости он различил голоса детей и жены…

А потом порывисто распахнулась дверь, и он, Виктор, чувствует, как на нем повисают три дорогих, таких милых и родных существа! Он чувствует, как они крепко его обнимают, ласкают, целуют. Можно ли когда-либо забыть эти радостные трогательные минуты?

— Милые мои, — шепчет Виктор, и от душивших его рыданий он не может больше ничего сказать.

Его вводят в нищенски обставленную комнату. Это все, что осталось от его большой комфортабельной квартиры. Но это неважно. Дело не в этом… Вот с какой любовью, с какой радостью смотрят на него сейчас глаза тех, за кого он жизнь мог бы отдать. Вот это главное.

— Витенька, — говорит ему жена. — Родненький мой страдалец. Мученик золотой, худой ты какой стал… Немножечко ты и постарел… Но только немножечко… В глазах твоих затаилась печаль… Но все это пройдет…