Джеральдина Брукс - Год испытаний

Мем всем своим видом выразила недовольство. Она относилась к брадобреям с недоверием, да и они в свою очередь не жаловали целительниц. Молча поклонившись, она повернулась и ушла. Но мне очень хотелось узнать, что же с Эдвардом, так что я уходить не спешила. Мэри наконец пригласила меня в дом. Брадобрей распорядился, чтобы Эдварда перенесли вниз. Мистер Хэдфилд освободил большой рабочий стол, и Эдварда положили на него, раздев догола. Брадобрей поставил ему на шею и на руки пиявки, они противно извивались. Хорошо еще, что мальчик был без сознания и не видел этого. Мэри держала его за руку. Мистер Хэдфилд с уважением кивал на каждое замечание брадобрея.

— Он еще маленький, ему нельзя терять слишком много крови, — сказал тот.

Когда прошло какое-то время и он счел, что этого достаточно, он попросил принести уксус и помазал им раздувшихся пиявок, так что они стали извиваться еще сильнее. Ловкими движениями брадобрей оторвал их от тела Эдварда, из ранок тут же стала сочиться кровь. Он промокнул ее, а потом сполоснул пиявок в стакане с водой и сложил в кожаный мешочек.

— Если ребенку к ночи не станет лучше, надо очистить желудок. Я дам вам слабительное.

Мэри с мужем благодарили его, пока он собирал свои принадлежности. Я вышла за брадобреем на улицу и, набравшись смелости, спросила:

— Скажите, сэр, а эта лихорадка не может быть чумой?

— Конечно, нет. Слава Богу, вот уже двадцать лет в нашем графстве не было случаев заболеваний этой болезнью. У мальчика просто сильная лихорадка, и, если его родители выполнят мои предписания, он будет жить.

Он уже вложил ногу в стремя, так ему не терпелось поскорее уехать. Кожаное седло заскрипело под его тяжестью.

— Но сэр, — продолжала я, — если у нас не было этого заболевания вот уже двадцать лет, может быть, вы вообще никогда не видели больных чумой и не можете судить о состоянии этого ребенка?

— Какая невежественность! Ты что, хочешь сказать, что я ничего не смыслю в своей профессии?

— А разве опухоли на шее не являются признаками чумы?

Он в первый раз посмотрел мне прямо в лицо:

— У кого ты их видела?

— У моего постояльца, которого мы похоронили месяц назад, — ответила я.

— И ты живешь недалеко от Хэдфилдов?

— В соседнем доме.

— Тогда я могу только сказать: да хранит Бог тебя и всю вашу деревню. И скажи своим соседям, чтобы они меня больше не вызывали.

И он поскакал таким галопом, что чуть не столкнулся на повороте с Мартином Миллером, который вез сено на своей телеге.

Эдвард Купер умер еще до заката солнца. Его брат слег на следующий день, а еще через два дня заболел и Александер Хэдфилд. В конце недели Мэри Хэдфилд стала вдовой во второй раз. Я не была на похоронах, так как к тому времени мне и самой было кого оплакивать.

Мой Том умер, как умирают все маленькие дети, — тихо, не жалуясь. Лихорадка началась у него внезапно, пока я работала в доме пастора. Джейн Мартин послала за мной и забрала Джеми в дом своей матери. Том немного поплакал, когда попытался сосать грудь и не смог, так как у него уже не было сил. А потом он просто лежал у меня на руках и смотрел на меня, изредка всхлипывая. Вскоре взгляд его затуманился. Я сидела у камина, держа его на руках, и поражалась, как же он вырос. Он теперь свешивался с моих рук, а ведь раньше весь умещался на согнутом локте.

— Скоро ты встретишься с папой, — прошептала я. — Тебе будет очень хорошо в его сильных руках.

Пришла Либ Хэнкок. Она что-то говорила, пытаясь меня утешить, но ее слова не доходили до меня. После обеда Элинор Момпелльон сменила ее. Она встала перед нами на колени и заключила нас с Томом в свои объятия. Я чувствовала, что она искренне скорбит вместе со мной. Рыдания мои стихли, ее присутствие действовало на меня успокаивающе. После она придвинула стул к окну и стала читать мне из Библии о любви Господа Бога нашего к маленьким детям. Я думаю, что она осталась бы со мной на ночь, если бы я не сказала, что хочу отнести Тома в постель.

Поднимаясь по лестнице, я все нашептывала ему нежные слова, а потом уложила его рядом с собой — он лежал не двигаясь, уронив обмякшие ручки на матрас. Я легла с ним рядом и прижала его к себе, его сердечко билось изо всех сил. Но ближе к полуночи биение стало прерывистым и слабым и наконец его вообще нельзя было различить. Я сказала, что люблю его и никогда его не забуду, а потом зарыдала и рыдала до тех пор, пока не забылась сном.

Когда я очнулась, было уже утро. Постель была вся мокрая, и тут раздался какой-то душераздирающий вой. Жизнь ушла из маленького тела моего Тома с кровью из его горла и поносом. Когда я прижала его к себе, моя рубашка промокла насквозь. Я схватила его на руки и выбежала на улицу. Все соседи собрались у моего дома. Они стояли и смотрели на меня, и на их лицах застыло выражение скорби и страха. У некоторых были слезы на глазах. Но тот вой, который я слышала, был, оказывается, моим.

Когда я была маленькая, мой отец иногда рассказывал нам о своем детстве, о том, как он был юнгой на корабле. Обычно он рассказывал нам эти истории, когда мы плохо себя вели, чтобы запугать нас. Он говорил о том, как его пороли плетью и жестокие матросы старались ударить так, чтобы плеть попала на то же самое место, чтобы было еще больнее.

Так же и чума. Она наносит удар, а потом еще один по живому горю. Джеми еще оплакивал своего братика, когда его слезы вдруг превратились в судорожные всхлипывания больного ребенка. Мой веселый маленький мальчик любил жизнь и изо всех сил боролся за нее.

Элинор Момпелльон была рядом со мной с самого начала его болезни. Мне запомнился ее нежный, ласковый голос:

— Анна, я должна тебе сказать, что мой Майкл заподозрил, что это чума, с самого начала, как только навестил Джорджа Виккарза. Ты ведь знаешь, он учился в Кембриджском университете, так что он сразу связался со своими друзьями по университету и попросил их разузнать у врачей, есть ли какие-то новые средства против этой болезни. Он получил ответ от своего хорошего друга: тот пишет, что врачи нашли средство, которое может помочь.

Вот так и получилось, что, выполняя рекомендации известных врачей, мы стали лечить Джеми средством, которое в результате только продлило его мучения.

У мистера Виккарза нарыв образовался на шее, а у Джеми под мышкой. Он жалобно плакал от боли, стараясь держать свою худенькую ручку на отлете, чтобы не прикасаться к опухоли. Друг мистера Момпелльона прислал рецепт. Надо было испечь на углях большую луковицу, вынуть из нее сердцевину, начинить ее финиками, мелко нарезанной рутой и добавить капельку венецианского бальзама — скипидара.

Я пекла луковицы одну за другой, хотя, когда мы прикладывали луковицу к нарыву, Джеми вскрикивал от боли. Я плакала, привязывая эти ненавистные припарки, а потом брала его на руки и качала, утешая и пытаясь отвлечь его песенками и сказками.