Джеральдина Брукс - Год испытаний

Наконец он появился — в белом стихаре, обшитом тончайшим кружевом. Элинор была в простом легком платье из хлопка, с белой шелковой вышивкой. В руках она держала огромный букет, который составила из цветов, срезанных в саду и собранных по дороге. Тут были и нежно-розовые мальвы, и темно-синие дельфиниумы, и лилии, и душистые розы. Она смотрела на мужа сияющими глазами, ее светлые, пышные волосы как корона обрамляли ее прелестное счастливое лицо. Совсем как невеста, подумала я.

— Давайте возблагодарим Господа…

Это было все, что Майкл Момпелльон успел сказать. В ответ на его слова раздался леденящий душу крик, раскатившийся эхом по всему Делфу.

— За что-о-о-о-о-о?

Момпелльон вскинул голову при первом же крике, и теперь мы все смотрели туда же, куда и он.

Любой из нас мог бы остановить Афру. Правда, в правой руке у нее был нож — тот самый нож, которым шахтеры пригвоздили отца к столбу. Другой рукой она прижимала к себе труп дочери, так что схватить ее слева не представляло бы никакого труда. Но вместо того чтобы броситься на нее, все поспешно расступились.

— Мом-пелль-он! — кричала она утробным голосом.

Он единственный не отступил перед ней, наоборот, он сошел со своего камня и, придерживая широкие полы стихаря, направился ей навстречу так, словно шел к любимой женщине. Она бежала прямо на него, подняв нож над головой.

Он встал на ее пути и крепко обхватил. И хотя я видела, как напряглись ее мышцы, вырваться из его объятий она, конечно, никак не могла. Элинор подбежала к ним, бросив цветы.

Момпелльон тихо и спокойно разговаривал о чем-то с Афрой. Слов было не слышно, но я увидела, что напряжение постепенно отпустило ее, она разрыдалась. Элинор гладила ее по щеке левой рукой, а правую протянула за ножом.

Может быть, все бы и обошлось, но под руками пастора, крепко удерживающими Афру, оказались и останки тела Фейт. Хрупкие кости не выдержали, я услышала какой-то хруст — как будто сломалась куриная косточка. Маленький череп с пустыми глазницами упал на траву.

Я в ужасе отвернулась и поэтому не видела, как взбешенная Афра нанесла Элинор удар ножом. Все произошло мгновенно.

Рана на шее Элинор была длинной и изогнутой. Какую-то секунду она напоминала тонкую красную линию, но потом кровь хлынула фонтаном на белое платье. Элинор рухнула на землю, прямо на разбросанные цветы, которые только что несла в руках. Афра вонзила нож себе в грудь по рукоятку, но каким-то образом ей удалось доковылять до того места, где лежал череп ее дочери. Она упала на колени, взяла его в руки и с нежностью поднесла к губам.

Фейт похоронили в саду возле дома моего отца, рядом с ее братьями. Я пыталась уговорить мужчин похоронить там же и Афру. Но никто не захотел, чтобы она лежала в земле на территории нашей деревни. В конце концов мы с Брэндом захоронили ее рядом со склепом отца.

А Элинор покоится на церковном кладбище. Майча Милн, сын покойного каменщика, выгравировал надпись на камне.

Заупокойную молитву прочитал мистер Стенли, так как Майкл Момпелльон был не в состоянии сделать это. Он потратил свои последние силы в Делфе — тогда никто не мог оторвать его от тела любимой жены. Он не выпускал ее из своих объятий до поздней ночи.

Я обмыла тело Элинор и оплакала ее, а после продолжала служить ей, как могла. «Будь другом… моему Майклу», — сказала она мне когда-то. Я продолжала ухаживать за ним, но он ничего вокруг не замечал.

Каждый день, проходя по комнатам, где совсем недавно ступала ее нога, я приучила себя думать только о том, что сейчас сделала бы она, что бы она сказала, и это как-то успокаивало меня. Пока все мои мысли были заняты только тем, как бы помочь Майклу Момпелльону справиться с болью утраты, я могла не думать о том, что меня ждет в будущем.

На следующий день после ее смерти он вышел из дома, и я последовала за ним, боясь, что он может броситься со скалы. А он, оказывается, пошел к тому месту, где они обычно встречались с мистером Холброуком, — наверное, они заранее договорились о встрече. Там он продиктовал ему свои последние письма за этот год, в течение которого чума свирепствовала в нашей деревне. В первом из них он извещал графа о том, что эпидемии чумы можно больше не опасаться, и просил его снова открыть дороги. Второе письмо было адресовано отцу Элинор — в нем он рассказывал о ее смерти. После этого он вернулся к себе домой.

Когда я пришла на следующее утро на работу, мистера Момпелльона в его комнате не было. Судя по всему, он вообще не ночевал дома. Я поискала его в библиотеке и в гостиной, а потом отправилась на конюшню. И только часам к одиннадцати я нашла его. Он стоял в ее спальне и смотрел на ее подушку, как будто все еще видел там ее лицо. Когда я открыла дверь, он не пошевелился. На лбу у него выступили капельки пота. Я подошла к нему, взяла его за локоть и осторожно повела в его комнату. Когда я усадила его в кресло, он тяжело вздохнул. Я принесла кувшин теплой воды и умыла его.

Пастор не брился со дня смерти Элинор. Я нерешительно спросила его, не хочет ли он, чтобы я его побрила. Он мне ничего не ответил. Я подготовила все для бритья и принялась за работу. Я стояла позади его кресла, склонившись над ним. Мои пальцы, скользкие от пены, осторожно касались его лица. Я вытерла руки и взялась за бритву. Пока я его брила, длинная прядь волос выбилась из-под моего чепца и коснулась его шеи. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Я почувствовала, что мои щеки заливает краска, и поняла, что не смогу закончить бритье. Я отдала ему бритву и стакан с водой, чтобы он брился сам, и вышла из комнаты, проговорив на пороге что-то о том, что иду за кружкой бульона. Мне потребовалось какое-то время, чтобы взять себя в руки и принести ему эту кружку.

После этого он вообще прекратил передвигаться по дому и сидел в своей комнате днями и ночами. Через неделю я позвала мистера Стенли, надеясь, что тот как-то на него повлияет. Когда он вышел из комнаты пастора, я увидела, что он очень взволнован. Я подала ему шляпу, и тут он начал меня расспрашивать о состоянии мистера Момпелльона.

Я считала, что не имею права говорить на такие темы даже с мистером Стенли, который прекрасно к нему относился.

— Боюсь, что ничего не могу вам сказать, сэр.

— Мне показалось, что горе совсем сломило его, — пробормотал мистер Стенли. — Если это не так, почему тогда он засмеялся, когда я посоветовал ему смириться с Божьей волей?

Мистер Стенли пришел на следующий день, но пастор сказал, что не желает видеть его. Когда он пришел в третий раз, я поднялась в комнату пастора, чтобы доложить ему об этом.

— Если запомнишь, передай, пожалуйста, мистеру Стенли эти слова: Falsus in uno, falsus in omnibus.